Неоконченный портрет. Книга 2 - [77]

За столом, с которого были убраны — президент сразу же это заметил — все его любимые безделушки, сидел и рылся в ящиках...

«Черт возьми, да кто же это такой? — подумал Рузвельт. — И как он смеет?.. Что тут происходит в конце концов?!.»

— Хэлло, мистер! — крикнул президент, делая шаг к столу. — Кто это вам разрешил?..

Он осекся. Человек, рывшийся в ящиках стола, повернул к нему голову. Мелькнули очки в тонкой золотой оправе...

«Господи, да это же Трумэн! — мысленно воскликнул Рузвельт. — Какого дьявола он роется в моем столе?»

— Хэлло, Гарри! — сдерживаясь и заставляя себя говорить дружелюбным тоном, произнес президент. — Как вас сюда занесло? Что-нибудь ищете? Или, — с усмешкой добавил он, — примеряете президентское кресло?

Тонкие губы Трумэна разжались, и он что-то сказал. Но Рузвельт не разобрал ни одного слова.

— Ничего не понимаю. Говорите громче!

Трумэн быстро зашевелил губами. Он говорил и говорил, до ушей Рузвельта доносились какие-то звуки, но они были лишены всякого смысла.

— Я обращаюсь к вам с вопросом, Гарри, — раздраженно сказал президент, — и, кажется, говорю с вами на чистом английском языке, а вы в ответ несете какую-то тарабарщину.

Трумэн развел руками и снова что-то залопотал. Судя по всему, он не понимал, что говорил ему Рузвельт.

— Ну, мистер Трумэн, сейчас я отучу вас от этих дурацких шуток, — воскликнул президент и, открыв дверь, крикнул в пустое пространство: — Хэлло! Здесь есть хоть один человек, говорящий по-английски?

...И вдруг глаза его ослепил яркий свет. Он зажмурился. Над его ухом раздался знакомый мужской голос:

— Конечно, конечно, я здесь, мистер президент!

Рузвельт протер глаза. На тумбочке горела лампа, а над ним склонился Хассетт.

— Билл? Это ты?! — удивленно произнес президент. — Погаси свет. Мне приснился отвратительный сон. Точнее, два сна. Один хороший, а другой...

Он попытался шевельнуть ногами. Безуспешно. Чужие, омертвевшие ноги.

— Я так и понял, мистер президент, когда услышал ваш голос. Вы кричали во сне. И тогда я решил вас разбудить. Тем более что я не мог не разбудить вас.

— Мне такое снилось... — устало сказал Рузвельт. — Сначала было все хорошо, а потом какой-то тяжелый кошмар.

— У меня есть чудесное лекарство от всех кошмаров. Я его только что получил. И зажег лампу, чтобы вы могли сразу же им воспользоваться.

Хассетт протянул президенту тонкий листок бумаги, испещренный большими печатными буквами.

— Дай пенсне! — сказал президент, сжимая листок обеими руками.

И прочитал:

СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО. ТОЛЬКО ДЛЯ ПРЕЗИДЕНТА ОТ МАРШАЛЛА. ВРУЧИТЬ В ЛЮБОЕ ВРЕМЯ ДНЯ И НОЧИ.

ДОНЕСЕНИЕ О ПЕРЕБРОСКЕ ЧАСТЕЙ КВАНТУНСКОЙ АРМИИ НА ТИХООКЕАНСКИЕ ОСТРОВА НЕ СООТВЕТСТВУЕТ ПОВТОРЯЮ НЕ СООТВЕТСТВУЕТ ИСТИНЕ.

СОГЛАСНО РАЗЪЯСНЕНИЯМ НАШИХ ЭКСПЕРТОВ ЛОЖНАЯ ТРЕВОГА ВОЗНИКЛА В СИЛУ ЛИНГВИСТИЧЕСКОГО НЕДОРАЗУМЕНИЯ. ИЗ-ЗА НЕЧЕТКОСТИ ПЕРЕХВАТА. ЯПОНСКОЕ СЛОВО ХОНСЮ, НАЗВАНИЕ САМОГО КРУПНОГО ИЗ ОСНОВНЫХ ОСТРОВОВ ЯПОНИИ, БЫЛО ПРИНЯТО ЗА СЛОВО МАНСЮ, НАЗВАНИЕ МАНЬЧЖУРИИ.

ДАННЫЕ РАЗВЕДКИ ПОДТВЕРЖДАЮТ ПОВТОРЯЮ ПОДТВЕРЖДАЮТ, ЧТО ПЕРЕБРОСКИ ЧАСТЕЙ КВАНТУНСКОЙ АРМИИ НЕ ПРОИСХОДИТ.

МАРШАЛЛ.

Глава двадцать четвертая НЕТ, ЭТО БЫЛ НЕ ОБМОРОК

12 апреля 1945 года

...Хассет принес окончательный проект. Письмо получилось вежливое и дипломатически тонкое. «Берн» трактовался в нем как мелкий инцидент на фоне того главного, что связывало в этой войне Соединенные Штаты и Советский Союз.

«Благодарю Вас за Ваше искреннее пояснение советской точки зрения в отношении Бернского инцидента, который, как сейчас представляется, поблек и отошел в прошлое, не принеся какой-либо пользы. Во всяком случае, не должно быть взаимного недоверия, и незначительные недоразумения такого характера не должны возникать в будущем. Я уверен, что, когда наши войска установят контакт в Германии и объединятся в полностью координированном наступлении, нацистские армии распадутся».

Рузвельт дочитал письмо до конца и тщательно вывел тушью свою полную подпись.

— Отправь! — сказал он Хассетту, протягивая ему письмо.

Потом посмотрел на часы.

— В нашем распоряжении, — обратился он к усердно работавшей своими кистями Шуматовой, — пятнадцать минут. Не больше.

Шуматова пришла в отчаяние. Она все еще билась над складками на накидке президента и цветом его галстука. Кто знает, согласится ли президент позировать ей и завтра?..

...В это мгновение голову президента пронзила острая боль, та же боль в затылке, что и утром, только гораздо сильнее. Люси показалось, что президент сник и сидел в своем кресле, совсем не так, как несколько минут назад.

Неугомонная Шуматова тоже заметила это, быстро подошла к Рузвельту и укоризненно сказала:

— Вы опять изменили позу, господин президент.

Она старательно разгладила новые складки, появившиеся на накидке, и вернулась на свое место.

— Очень болит голова... — глухо сказал Рузвельт. Он закрыл глаза. Лицо его исказила гримаса страдания. И все же никто еще не понимал, что с ним происходит. Даже когда его рука упала с подлокотника и безвольно свесилась.

Маргарет Сакли спросила:

— Ты что-нибудь уронил?

Президент открыл рот, но не произнес ни звука.

— Франклин, что с тобой?!