Поклонник формальной логики, очевидно, сказал бы, что Черчилль. Он послал свои войска в Россию, когда там произошла революция. Его слова о том, что нужно «задушить коммунизм в колыбели» стали крылатыми, их подхватили антикоммунисты всего мира. Славу и подлинное признание народов принесли Черчиллю те дни, когда он протянул руку помощи сражающейся России, хотя сделано это было не из любви к русским, а в страхе за будущее Великобритании. Но каковы были его последующие действия? Бесконечные проволочки с открытием второго фронта, тщетные попытки открыть его не в Западной Европе, что повело бы к скорейшему разгрому вермахта, а на Балканах, дабы остановить проникновение советских войск в Восточную Европу... В этих своих действиях Черчилль был тогда вполне последователен. В этом ему трудно было отказать и теперь, накануне победы. Он стремился любыми средствами, пусть даже с помощью пленных гитлеровских войск, задержать продвижение Красной Армии на Запад. Маниакальное стремление восстановить английское лидерство в Европе не давало Черчиллю покоя. Он фактически спровоцировал трагическое прошлогоднее восстание в Варшаве в тщетной надежде, что если случится чудо и почти безоружные поляки изгонят из польской столицы немецкие танковые и моторизованные войска, то удастся в течение двух-трех часов перебросить туда на самолете из Лондона польское эмигрантское правительство, уже упаковавшее чемоданы и мечтавшее о варшавском Бельведере.
В Ялте было решено ликвидировать это правительство и создать в Польше новое, на основе коалиции демократических сил. Черчилль стремился сорвать это решение. Он был убежденным и последовательным империалистом. На его глазах происходил закат Британской империи, с которым он не хотел и не мог мириться.
Франклин Делано Рузвельт тоже был сыном своего века и — главное — своего класса. Он никогда всерьез не думал, что в послевоенном «Доме добрых соседей» Манила, Богота или Бангкок будут играть такую же роль, как Вашингтон. Лидерство Соединенных Штатов представлялось ему бесспорным и несомненным. Но на его глазах разваливался «третий рейх». Развал этот, по существу, начался сразу же после того, как его фюрер попробовал силой оружия подкрепить свои претензии на мировое господство.
Президент Соединенных Штатов Теодор Рузвельт, дядя Элеоноры, на заре века хотел править миром с помощью «большой дубинки», хотя и предпочитал держать ее в «мягких перчатках».
После всего, что произошло в последние годы, «большая дубинка», как бы она ни выглядела и ни называлась, наверняка вызвала бы у народов отвращение, желание вырвать ее и обратить против того, кто ею замахнулся.
А «мягкие перчатки» необходимы… Что же касается «большой дубинки», то можно вооружиться чем-нибудь и посильнее. Рузвельт, конечно, знал об исследованиях известного датского физика Нильса Бора. Итальянский физик Энрико Ферми, эмигрировавший в Америку еще в 1939 году, тщетно пытался заинтересовать своими работами американское министерство военно-морского флота. В том же 1939 году финансист Александр Сакс явился к Рузвельту с письмом знаменитого Эйнштейна. Из этого письма следовало, что, расщепив атом, можно высвободить энергию колоссальной силы и, следовательно, создать страшное оружие.
Далекий от точных наук вообще и от физики в частности, Рузвельт весело спросил Сакса:
— Что ты там затеваешь с этой бомбой?
Но чем подробнее Сакс разъяснял президенту смысл расщеплении атомного ядра, тем рассеяннее слушал его Рузвельт.
— Алекс, — сказал он, прервав Сакса, — тебе известно, что мои школьные и университетские отметки редко поднимались выше буквы «С»? Неужели ты думаешь, что я теперь в состоянии разобраться в этой абракадабре?
Но Сакс заявил президенту, что ученые фашистской Германии Отто Ган и Фриц Штрассман уже раскрыли секрет атомной бомбы и заняты сейчас ее созданием. Рузвельт задумался... Нет, он не жаждал обладать такой бомбой, но то, что ею может обладать Гитлер, встревожило его.
И хотя идея создать оружие, способное в течение нескольких секунд уничтожить сотни тысяч людей, казалась Рузвельту отвратительной, он дал указание вести работу в этом направлении.
Как бы то не было, от врага надо защищаться. Чувствовал ли он, что его жизни суждено оборваться не через годы и даже не через месяцы, а спустя считанные дни?
Он привык бороться со своей физической немощью и продолжал эту борьбу. По настоянию Макинтайра и Брюнна несколько сократил курение — раньше он выкуривал по две пачки сигарет «Кэмел» в день.
Все внимание Рузвельта было поглощено теперь грядущим послевоенным миром. Отказаться от мыслей о нем он не мог бы, даже если бы знал, что ему не суждено этот мир увидеть.
Покончив с почтой из Вашингтона, а иногда и не дочитав ее, он добирался в своей коляске до другого стола... Здесь были разложены материалы, связанные с предстоящей Конференцией в Сан-Франциско.
Рузвельт любил своих детей, но с того времени, когда он понял, что Гитлер проиграл войну окончательно и бесповоротно, любимым детищем его стала идея «Дома добрых соседей». Воплотить в жизнь эту идею значило для президента — создать Организацию Объединенных Наций.
