Неоконченная автобиография - [15]
Говорят, глубочайшие, самые интимные духовные переживания никогда не следует обсуждать или излагать. Это фундаментально верно, и никакой истинно “переживающий” нисколько не заинтересован в подобном обсуждении. Чем глубже и ярче переживание, тем меньше искушение о нём рассказывать. Лишь начинающие, держа в уме некое теоретическое, воображаемое событие, притязают 41] на такие переживания. Но я намеренно изложила два упомянутых субъективных события (да было ли первое из них субъективным?), потому что людям, имеющим вес в обществе, известным своими благоразумием и здравомыслием, пора добавить свои свидетельства к свидетельствам часто дискредитируемых мистиков и оккультистов. У меня репутация разумной, нормальной женщины, успешного администратора и писателя, и я хочу подкрепить своими знанием и убеждённостью свидетельства многих на протяжении веков.
Всё это время я посвящала себя добропорядочным занятиям. Я была рьяной сотрудницей ХСЖМ. Присутствовала на собраниях руководителей этой организации (закрывавших глаза на мою юность), поскольку моя тётя была президентом. Много времени тратила на визиты в знатные дома, где меня хорошо принимали, потому что я Алиса Ла Троуб-Бейтман, и где я боролась за души своих современников, пытаясь их “спасти”. Я очень хорошо “спасала” души, но сейчас спрашиваю себя — с точки зрения житейской мудрости — не “спасались” ли они столь стремительно для того, чтобы избавиться от меня, — такой напористой и ревностной я была. В то же время мистическая направленность моей жизни неуклонно углублялась: Христос для меня был вездесущей реальностью. Я имела обыкновение бродить в вересковых полях в Шотландии, прогуливаться в одиночестве в апельсиновых рощах Ментоны, в Южной Франции, или по холмам Монтрё, на Женевском озере, пытаясь ощутить Бога. Я лежала на спине в поле или под скалой, вслушиваясь в тишину вокруг и пытаясь услышать Голос — когда стихала многоголосица в природе и внутри меня. Я знала: за всем, что можно видеть и осязать, стоит Нечто, что нельзя увидеть, но можно ощутить; оно более реально и поистине более существенно, чем всё осязаемое. Я была воспитана в вере в Бога Трансцендентного, находящегося за пределами сотворённого Им мира, непостижимого, непредсказуемого, подчас жестокого (судя 42] по Ветхому Завету), любящего только тех, кто Его распознаёт и признаёт, и убивающего Своего единственного Сына, чтобы люди наподобие меня могли спастись, а не погибли навсегда. Втайне я осуждала такое представление о любящем Боге, но автоматически принимала его. Но Он был далекий, чужой и недостижимый.
Однако все время что-то во мне смутно и неопределимо тянулось к Богу Имманентному, к Богу внутри всех форм, к Богу, Которого можно встретить повсюду, соприкоснуться и реально узнать, Который поистине любит всё сущее — хорошее и дурное, — и понимает всех с их ограниченностью и затруднениями. Этот Бог вовсе не то устрашающее, ужасное Божество, которому христианская церковь, как я знаю, поклоняется. Однако, с точки зрения теологии такого Бога нет. А есть только Бог, требующий Своего ублажения, ревниво отстаивающий Свои права, способный умертвить единственного Сына для исполнения какой-то нелогичной схемы спасения человечества, далеко не такой добрый к Своим чадам, как обычный родитель. Все такие мысли я отбрасывала от себя как нечестивые и зловредные, но они тонко, исподволь, подтачивали меня. Однако Христос всегда был рядом. Я знала Его: Он боролся и сострадал людям; Он принял страдания, чтобы спасти их, но, похоже, был совершенно не в состоянии спасти их в целом, поэтому вынужден стоять в стороне и смотреть, как они идут в ад. Я не формулировала всё это отчетливо в то время; сама я была “спасена” и счастлива, что “спасена”. Я упорно трудилась, “спасая” других, и считала: очень плохо, что Бог создал ад, хотя естественно допускала, что Он знает, что делает, да и — в любом случае — ни один истинный христианин не сомневается в Боге, он просто принимает то, что, как ему говорят, является Божьей волей, и ничего тут не поделаешь.
