Неоконченная автобиография - [12]
Работая у нас, она получила наследство — не слишком большое, но достаточное для того, чтобы избавить её от необходимости зарабатывать на жизнь. Но она отказалась оставить нас, чувствуя (как она рассказывала мне позднее, когда я стала старше), что я лично нуждаюсь в её заботе и понимании. Вообще отношения с людьми складывались у меня счастливо, правда, и в первую очередь потому, что люди так милы, добры и понятливы. Хочу засвидетельствовать, что она и тётя Маргарет дали мне нечто столь духовно значительное, что и по сей день я пытаюсь жить в намеченном ими ключе. Они были очень разными. Мисс Годби была простой, вполне заурядной по своему происхождению и способностям, но здравомыслящей и очень милой. Тётя моя была ослепительно красивой, широко известной своими филантропической деятельностью и религиозными воззрениями, но столь же здравомыслящей и милой.
В восемнадцатилетнем возрасте меня послали в пансион для девиц в Лондоне, а сестра снова отправилась на юг Франции с гувернанткой. Впервые в жизни нас разлучили, и впервые я была предоставлена самой себе. Не думаю, что я делала большие успехи в школе; по истории и литературе я училась хорошо, действительно очень хорошо. Мне дали полноценное классическое образование, и можно кое в чём одобрить интенсивную индивидуальную подготовку, если ребёнка учит хороший частный учитель. Когда же дошло до математики, вернее, обычной арифметики, я оказалась безнадёжно тупой — настолько тупой, что в этой школе её вообще 32] исключили из моей программы, поскольку было сочтено невозможным, чтобы высокорослая восемнадцатилетняя девица решала задачки наравне с двенадцатилетними. Думаю, там ещё помнят (если меня вообще помнят, что сомнительно), как я собрала все пуховые подушки и вышвырнула их с четвертого этажа на головы гостей директрисы, чинно шествовавших в столовую на первом этаже. Я это сделала под восторженный шёпот девочек.
Затем последовал двухлетний период весьма скучной, монотонной жизни. Опекун арендовал для нас с сестрой небольшой дом в городке близ Сен-Олбан в Хертфордшире, поместил нас туда вместе с нашей дуэньей и предоставил самим себе. Первое, что мы сделали — это приобрели велосипеды лучшей марки и пустились обследовать окрестности. До сих пор помню острое возбуждение, когда прибыли два ящика и мы распаковывали блестящие механизмы. Мы катались повсюду и неплохо проводили время. Мы исследовали местность, бывшую тогда сплошь сельской, а не пригородом, как сейчас. Полагаю, именно в тот период я почувствовала вкус к тайне, позднее перешедший в пылкую любовь к детективам и таинственным историям. Когда мы однажды солнечным утром, толкая перед собой наши велосипеды, поднимались на очень крутой холм, двое мужчин на велосипедах спускались навстречу и прокатились мимо. Поравнявшись с нами, один бросил своему товарищу: “Уверяю же тебя, дружище, оно стояло на одной ноге и исчезло как дьявол”. Я до сих размышляю над этой тайной и пока не добилась разгадки.
Именно в это время я предприняла свою первую попытку преподавания. Я взяла класс мальчиков в воскресной школе. Этих подростков охарактеризовали как совершенно неуправляемых. Я договорилась, что буду преподавать им в пустом зале около церкви, а не в самой воскресной школе, и что в это время мне не будут мешать. То было захватывающее время. Началось с бунта и моих слёз, 33] а на исходе трёх месяцев мы стали тесной дружеской компанией. Что я преподавала и как — совершенно забылось. Всё, что я помню, — это много смеха и шума и крепкая дружба. Принесло ли им это пользу в дальнейшей жизни, я не знаю, но знаю, что удерживала их от шалостей в течение двух часов каждое воскресное утро.
В эти годы вплоть до двадцати двух лет, когда я стала получать небольшой собственный доход (как и моя сестра), мы вели жизнь светских барышень; мы участвовали в трёх так называемых “лондонских сезонах”, развлекаясь в обычной череде пикников, чаепитий и ужинов и определённо состоя на рынке невест. Я была в те дни глубоко религиозной, но мне приходилось ходить на танцы, потому что я не хотела, чтобы моя сестра посещала такие скверные мероприятия без меня. Не знаю, как терпели меня люди, с которыми я знакомилась. Я была столь религиозной с такими накалённо-мистическим сознанием и болезненно чувствительной совестью, что для меня невозможно было танцевать или сидеть с кем-то рядом за обеденным столом, не осведомившись, “спасён” он или нет. Думаю, единственное, что спасало меня от жгучего отвращения и яростной неприязни со стороны других были моя искренность и очевидное нежелание приставать с расспросами. Кроме того, я была очень молода, неимоверно наивна, весьма привлекательна и хорошо одета; ещё, несмотря на свою показную святость, я была элегантна, интеллигентна, хорошо образована, а порой и интересна.
