Необыкновенные приключения юных кубанцев - [7]

— Если почувствуешь, что повязка ослабла, сразу скажи: надо, чтоб не слетела, а то всё насмарку. Не забудешь? — предупредила, управившись.

— Постараюсь. Спасибо. Это самое… — окинул её взглядом. — У тебя что заместо платья?

— Шаровары до щиколоток и кофта с длинным рукавом.

— Не белая, случайно?

— Голубая, а что?

— Белое сильно заметно, а это в нашем деле нежелательно. Давай-ка заодно и переоденься.

— Ты прав. — Доставая свои вещи, сообщила: — А тебе с длинным рукавом ничего не нашлось, кроме вот из маминого гардероба. Пройдёт? — показала нечто цветастое и на пуговицах спереди.

— Впольне. Токо я надену потом, а то жарко.

— Слово «вполне» пишется и произносится без мягкого знака, — поправила она уже в который раз произношение и добавила: — А ещё я положила тебе трусы.

— Это, как его… Тожеть мамины?

— Такое скажешь! — глянула осуждающе. — Рудькины остались. Где-то и рубашка лежит, но я в спешке не нашла. — Натянув шаровары и задирая платье, попросила: — Отвернись на минутку, — и, не дожидаясь исполнения просьбы, стала стаскивать через голову.

Андрей отвёл глаза, но успел заметить «карман» для носового платка: уголок его торчал из промежутка между чашечками бюстгальтера. Похвальная, казалось бы, предусмотрительность помощницы, «положившей» трусы, поначалу оценена им не была: упоминание о них говорило за то, что его видели голозадым… Конешно, он сам виноват, что так оплошал, но всё-таки неприятно, подумалось ему. А просьба отвернуться вызвала даже чувство оскорбленного самолюбия: «Сама, небось, подглядывала, а тут в ливчике — и отвернись. Цаца какая! «Но это он подумал, а сразу ответил так:

— Пож-жалста! Не больно интересно. Не видел я, что ли, ваших сиськов, что ли!..

— Интересно, где ты насмотрелся «сиськов»? — сделала она ударение на последнем слове; однако объяснять правильность произношения в этот раз не стала.

— Мало ли где! Но я сподтишка не подглядывал, как некоторые…

— Ой, Андрошка, я сразу же и отвернулась — ей… честное пионерское! веришь?

— Ла-адно, поверил… Ты давай поторапливайся.

— Я уже готова, идём. — Заметив, что слегка прихрамывает, спросила участливо: — Болит?

— Нисколько. Это самое… Я имя своё сказал тогда неправильно: меня, вобще-то, звать Андреем. А Андрон — кличка.

— Правда? А почему именно такая?

— Да цыган был у нас в колхозе с таким именем, кузнец. Черноволосый да кучерявый, как я. Но ты не подумай, он появился, когда мне было уже лет десять. Просто батя у меня тожеть чернявый.

— Я, признаться, приняла тебя за цыганчонка… А это твоё «ёкарный бабай» считала за цыганское ругательство.

— Ничё не цыганское и не ругательство, просто приговорка такая.

— Между прочим, неприятная на слух: так и кажется, что ты хочешь заматериться.

— Ну, ежели так кажется, то я больше и не буду, — пообещал Андрей.

Эта ли его уступчивость, или тому появились уже и другие причины, но Марта, поймав его взгляд и улыбнувшись, сказала с задоринкой:

— Ты начинаешь мне нравиться… как любила говорить одна моя учительница. — Но уточнила: — За чуткость, справедливость и ещё — что слушаешься старших.

«Тожеть мне, старшая! — подумал он про себя. — Обещал заради уважения. Потому как и ты мне начинаешь».

Подсолнухи кончились, дышать и впрямь стало легче. Хотя солнце, подбиравшееся уже к зениту, калило на полную августовскую мощь, но долетавший со стороны плавней свежий ветерок, обдувая, приносил какую ни есть прохладу.

Торная дорога растворилась в спелой степной траве. От неё влево ответвилась тропинка, в конце которой виднелось кладбище с потемневшими от времени деревянными крестами, поросшее сиренью и небольшими фруктовыми деревцами. Обогнув его справа, со стороны гравийки, ребята вышли в открытую степь.

— А мы с тобой не первые, кто поспешил на выручку, — заметила Марта немного в стороне мужчину в тёмном картузе и белой рубашке; тот тоже их обнаружил и остановился, поджидая.

— Наверно с час потеряли с этими задержками… — Всмотревшись, Андрей нахмурился: — Интересно, что делает тут эта дылда. Не поверю, что он поспешил на выручку!

— Ты его знаешь?

— Знако-омы… Возьмём правее, не хотел бы и из-за него время терять.

— Идет нам наперерез. Мне боязно, — призналась она.

— Да ну, глупости! Не боись.

С ними сближался всего лишь рослый парень — узкоплечий, белобрысый, лет двадцати; из-под лакированного козырька казацкой фуражки времён гражданской войны выбивались вихры чуба; верхняя губа и подбородок поросли светлым пушком, ещё не ведавшим бритвы; левый глаз с прищуром, придававшим продолговатому лицу насмешливое выражение.

— Це ты, Андрон, — заговорил первым, встав спереди так, что пришлось остановиться, — А я дывлюсь: шо за парочка — Сэмэн та Одарочка? — Перевёл взгляд на Марту: — Чия така овэчка?

— Сам ты баран! — Андрею не нравилась бесцеремонноить, с какой тот разглядывал её сверху донизу; встал между ними. — Отвали, чё уставился, как кот на воробья…

— А шо, низ-зя? — Перевёл взгляд на чеку вместо пуговицы, скривил в ехидной ухмылке тонкие губы. — И куды ж це вы направляетэсь?

Хотел отпаять позаковыристей, вроде «на кудыкало, куда тебя дерьмо кликало», но сдержался: не след задираться; сказал: