Необыкновенные приключения Синего человека - [7]

Мадам Обертен раздраженно пожала плечами и воздела руки к небу, призывая Бога в союзники.

Чувствуя себя не в своей тарелке, моряк не знал, как держаться, и приготовился уже уходить, когда Феликс, разгадав намерения приятеля, обратился к нему:

— Котлеты под соусом бывают только на завтрак… на обед… Возможно, сегодня будет торжественный обед… как-никак инвентаризация. Останься, сделай милость.

— О! Конечно же, месье, — преувеличенно любезно пригласила мадам Обертен. — Боже мой! Чувствуйте себя как дома. Вы старинный друг мужа, а значит, почти член нашей семьи.

Капитан Анрийон молча поклонился и вновь уселся на ободранный бамбуковый стул. Доблестный моряк так удачно вписался в их семейный кружок, что мадам Обертен, быстро глотая горячий суп, без стеснения продолжала деловую беседу. Между тем в голове ее несчастного супруга вертелась кровожадная мысль: как было бы хорошо, если бы она обожгла однажды язык!

Совсем еще молодая, не старше двадцати семи, очень красивая, с золотыми, ниспадающими на детский лоб волосами, с маленьким коралловым ротиком, с огромными голубыми глазами и темными ресницами, с ямочками на румяных щеках, мадам Обертен была бы очаровательна, если бы не слишком решительный взгляд, суховатый голос и резкие жесты. Она чем-то напоминала американскую ученую даму, не хватало только педантизма[32], свойственного обычно женщинам Нового Света.

Продолжая болтать без умолку, «малютка» успевала еще схватить что-нибудь с тарелки, решить сложные домашние проблемы, услужить гостю и довести до бешенства собственного мужа.

— Но, дорогая, — перебил он ее наконец, — это вовсе не интересно Полю… Поговорим о чем-нибудь другом, умоляю тебя!

— Как же так, — негодовала она, — что может быть важнее для серьезного человека, чем деловая беседа? Разве капитан дальнего плавания — это не тот же торговец? Моряк торгового флота! Может ли быть у мужчины звание достойнее? Коммерция для меня — все равно, что поэзия, — добавила она тоном Корнелии, говорящей о своих детях: «Вот мои сокровища!» — Еще одно словечко, только одно, относительно кофе. Во Франции кофе дорожает, не так ли, капитан?

— Как и по всей Европе, мадам. На Яве[33] же, напротив, цены падают. И в Бразилии тоже.

— Таким образом, если бы некий предприниматель захотел приобрести партию бразильского кофе…

— Отправившись туда с двумястами тысячами франков, он заработал бы миллион в каких-нибудь четыре месяца.

— Миллион!.. За четыре месяца!.. Ты слышишь, Феликс?

— Слышу! Ну, и что дальше?.. Не хочешь ли послать меня в Бразилию попытать счастье?

— А не ты ли сам все грозился уехать?

— Нет! Не выйдет, — решительно заявил Феликс. Очевидно, под действием винных паров он впервые, быть может, осмелился возразить своему «командиру эскадры».

Удивленная столь категоричным ответом, женским чутьем уловив, что не следует — во всяком случае сейчас — слишком нажимать на мужа, чье терпение было уже на исходе, мадам Обертен моментально сбавила тон и с нежностью произнесла:

— Друг мой, подумай хорошенько! Путешествие в Бразилию — это же бесподобно! Капитан Анрийон может подтвердить.

— Двадцать восемь дней туда, столько же обратно, два месяца там… Времени, чтобы облазить все бразильские рынки, более чем достаточно. И дело сделано!

— Вот это разумная речь! В добрый час! Ты слышишь, Феликс?

— Не слышу и не хочу понимать. — Бакалейщик даже повысил тон, видя, что жена начинает сдаваться. — К тому же я боюсь путешествий. Пусть торговля раздражает меня, пусть, но болтаться в море, которое я ненавижу, — еще хуже.

— Но, дорогой, подумай: шестьдесят тысяч франков в год… Этого едва хватит на кусок хлеба. Мы занимаем приличное положение в обществе…

— Положение разбогатевших бакалейщиков!

— Несчастный, ты просто не хочешь понять! Ладно, буду откровенна. Знаешь ли ты настоящую причину моей, как ты говоришь, жадности?

— Ну?

— Хорошо! Я сама против скупости разбогатевших бакалейщиков и хочу дать ей бой! Моим оружием будет миллион! Я хочу быть первой на приеме в префектуре Орлеана, хочу, чтобы Монсеньор[34] попросил меня о вспомоществовании беднякам. Роскошью и неслыханной милостыней я хочу затмить этих иссохших богатых вдовушек, хочу, чтобы у моей дочери была карета с гербами…

— И ради этой красивой мечты ты отправляешь меня навстречу океану, желтой лихорадке, диким зверям, убийственному экваториальному климату?! Не слишком ли высокая цена для твоих амбиций?[35]

— Ты находишь их неуместными?

— Я нахожу их неуместными, идиотскими, возмутительными! Можно подумать, что в Орлеане не знают, с чего начинали твои предки…

— Феликс!..

— Они торговали кроличьими шкурками. Ходили по деревням с лесенкой за спиной и принюхивались, не пахнет ли кроличьим рагу. Если есть запах, значит, есть и желанная шкурка.

— Месье! Вы нанесли оскорбление моей семье!

— Я никого не оскорбил, так оно и было. Твои предки — бравые ребята, они всегда искали, чем бы поживиться. Правда, в чем им не откажешь, так это в честности. На ужин у них подавали головы от копченой селедки, а на обед — постный суп. Они разбогатели на торговле старьем и шкурками. И в этом нет ничего постыдного. Но все орлеанское общество умрет с хохоту, узнав об уморительной претензии присутствующей здесь мадемуазель Аглаи Ламберт. Твои родители, безусловно, достойны всяческого уважения, но что делать, — до высшего света им далеко.