Необыкновенные любовники - [11]

Он многого ожидал от этого союза, в котором все, по-видимому, отвечало его желанию. Это заставляло Валанглена быть снисходительным к глупости г-жи де Ла Томасьер и к проказам будущего тестя. В этом последнем, хотя и притупленная годами, все же сохранялась любовь к чувственным наслаждениям. Она была сильна в нем под горностаем магистратуры и осталась такою же, когда он отказался от судейской шапочки. Достаточно было бутылки из его погреба или промелькнувших воспоминаний о временах юности, чтобы пробудить в Ла Томасьере влечение к женщинам, — главную склонность его жизни, еще оставшуюся в нем, несмотря на его возраст и намерение упорядочить ее. Частые рецидивы показывали, что ему этого не достигнуть. Когда им овладевало желание, ничто не могло удержать его дома; вид доброй г-жи де Ла Томасьер, читающей какую-нибудь книгу или разбирающей ящики своих шкафов, не доставлял ему никакого удовольствия; его библиотека спасала его не более, чем приятное расположение дома, из окон которого был виден сад, отлого спускавшийся к реке. Всякое общество становилось ему тогда невыносимым. Даже присутствие дочери, проходящей перед его глазами в своей здоровой красоте, вместо того чтобы остановить, еще более увеличивало в нем силу его желания. Оно бывало настолько острым и порывистым, что для скорейшего и свободнейшего его удовлетворения он довольствовался при случае первой встречной. Уловки ухаживания, посредством которых добиваются, что дамы и горожанки, внимая тому, что им говорят, склоняются к тому, что хотят с ними сделать, казались ему несносными. Таким путем Ла Томасьер, в молодости любивший женщин, под старость стал гоняться за последними из них. Ни одна из его служанок не ускользнула от его объятий. Самые грязные юбки в Куржё доставляли ему усладу. В своих владениях, Корни и Бируэ, он не пренебрегал работницами с ферм; он возвращался от них с крохами навоза на своих коленях и кусочками соломы в парике. На несколько миль в округе не было хутора, около которого бы он не бродил. За несколько экю он находил там пищу, которой хотел, не разбираясь ни в возрасте, ни в чистоплотности. Из этих походов он возвращался запыхавшимся и разбитым; в такие вечера г-жа де Ла Томасьер видела, как он засыпал в своем кресле, едва выйдя из-за стола.

О похождениях г-на Ла Томасьера было известно в Куржё, но уважение, которое к нему питали, нисколько от этого не страдало. Г-н де Валанглен был осведомлен на этот счет, как и все. Часто на охоте или на прогулке он встречал Ла Томасьера, скитавшегося, по своему обычаю, в поисках пастушек или гусятниц. Он весело приветствовал его и быстро проезжал мимо. За это скромное поведение старик проникался особенным уважением к г-ну де Валанглену, который отчасти этому был обязан той благосклонности, с какою Ла Томасьер принял его сватовство. Поэтому Валанглен испытывал некоторую печаль, видя г-на де Ла Томасьера распростертым на его ложе между двух свечей, с обнаженным черепом и руками, скрещенными над веточкой букса.

Начал брезжить рассвет, когда г-н де Валанглен удалился. Он поклонился вдове, которая спала в своем кресле. Девица де Ла Томасьер молча проводила его до ворот, где он и распростился с нею. От зари светлело небо. Возвращаясь домой, г-н де Валанглен пошел вдоль ограды монастыря «Божьи Девственницы»; маленький утренний колокол тихо звонил там вполголоса, словно подзывая кого-то; потом он повернул за угол улички и ничего уже больше не слышал, кроме своих шагов на мостовой.

* * *

На следующий день после похорон г-н де Валанглен отправился к г-же де Ла Томасьер. Внимая рассказу о печальной церемонии, добрая дама пролила обильные слезы. Сама она слышала только колокола, звонившие все утро; ей было приятно узнать все подробности погребения. Они вполне могли удовлетворить тщеславие, которое мы вносим даже в то, что должно было бы служить здравым уроком для нашей гордости; есть, видимо, какой-то почет в том, что нас эскортируют по дороге к небытию, и г-жа де Ла Томасьер не оказалась нечувствительной к тому, что ее мужа к месту последнего успокоения провожало большое собрание лиц разного общественного положения, запрудивших улицу и заполнивших церковь со всеми ее притворами.

Под плитами одной из часовен г-н де Ла Томасьер обрел себе гробницу. Никто из друзей его не преминул воздать ему последний долг, как и сам он не отказал бы в этом любому из них. Г-да де Парфонваль и де Рантур выделялись в первом ряду; было отмечено также присутствие г-на д'Эгизи. Оно вызвало некоторое перешептывание, которое перешло бы в ропот, если бы г-н де Валанглен, не одобрявший подозрений против г-на д'Эгизи, не счел своей обязанностью заметным образом поклониться ему. Маленький человечек принял это приветствие с гордостью и непостижимой спесью, настолько вид г-на де Валанглена, распоряжавшегося церемонией, напоминал ему об обидной неудаче в деле, в котором другой достиг такого быстрого успеха.

Девица де Ла Томасьер, казалось, не разделяла интереса, проявленного ее матерью к рассказу г-на де Валанглена. Она хранила молчание, опустив глаза. Г-н де Валанглен наблюдал ее безмолвие и печаль. Таким образом, когда г-жа де Ла Томасьер, поднявшись для каких-то хозяйственных распоряжений, оставила их вдвоем, г-н де Валанглен ощутил некоторую неловкость от положения, которое обычно бывало для него наиболее приятной частью его посещений, ибо тогда он свободно выражал девице де Ла Томасьер свои чувства к ней; но на этот раз, чтобы завязать беседу, он приступил к предмету более общего характера и более отвечающему положению. Г-н де Валанглен распространился о краткости земного существования и о превратностях, коим оно подвержено. Он порицал безумие тех, кто черпает в счастии некоторую уверенность в его прочности. Он перешел к утратам, которые нам случается переносить. «Без сомнения, одна из самых жестоких — утрата отца, хотя провидение и заботится о том, чтобы облегчать ее нам, уча принимать ее как необходимое следствие закона природы, согласно которому те, кто вступили раньше нас в жизнь, опережают нас и в смерти. Мы обязаны им жизнью, как обязаны и тем, что также умрем: такова уж общая повинность и неизбежная судьба». К этому рассуждению он присоединил все то, что мог подсказать ему разум; тем временем девица де Ла Томасьер не прерывала его речи, а когда он кончил ее, видимо, не хотела ответить. Она продолжала сидеть, неподвижная в своем траурном платье. Свежий воздух лился в открытые окна. Была середина сентября. Плодовые деревья в саду, тщательно подстриженные в виде пирамид, тянулись правильными аллеями; тополя на берегу реки тихо дрожали своей неровной листвой. Г-н де Валанглен в смущении пытался дать разговору иное направление. Девица де Ла Томасьер, без сомнения, почувствовала, какой оборот хочет он придать ему, и жестом остановила его.