Необыкновенные любовники - [10]

Правосудие было оповещено бродячим музыкантом. Проходя мимо, он заметил труп и предложил провести к нему всех желающих. Отправились в дорогу на закате дня. Этот человек шел впереди. Рылейка висела у него на перевязи, а на плече сидела маленькая танцующая обезьянка, которая своими гримасами забавляла судейских, так что идти было очень весело.

Пришла ночь, и зажгли фонари. Г-н де Валанглен, который в сопровождении двух лакеев возвращался верхом из своего замка Болиньона, увидел шествие, когда оно выходило из Куржё. Он осведомился о причине этой ночной прогулки и, решив, согласно всему услышанному, что дело касается какого-нибудь значительного человека, повернул коня и присоединился ко всем, чтобы посмотреть, в чем дело.

Быстрота его коня увлекла его вперед. Время от времени г-н де Валанглен останавливал его и оглядывался. Беглые отсветы фонарей озаряли колею и откос дороги. Порою скатывался камень: дорога в Жиске, идущая в гору, была неровная. Наконец достигли перекрестка.

Пересечение двух дорог образовывало открытое пространство. Кругом простирались поля, спокойные и темные. Маленький дуб, узловатый и коренастый, как палица, вырисовывался, черный, на пустом небе.

Все остановились. Музыкант с рылейкой и обезьянкой на плече указал место. Г-н де Валанглен держал своего коня под уздцы. Опущенный фонарь осветил башмак с серебряной пряжкой, чулок, потом полу кафтана и, наконец седой парик, потому что покойник лежал ничком. Два человека наклонились и перевернули безжизненное тело, в котором, к своему ужасу, г-н де Валанглен по лицу узнал г-на де Ла Томасьера. На его большом бледном лице глаза оставались открытыми, и кровь вытекала через ноздри. Когда сняли парик, все увидели на лысом черепе широкую красную рану.

Г-н де Валанглен велел положить тело на лошадь одного из своих лакеев, где его привязали подпругой; затем, пока актуариус писал что-то на своем колене и его гусиное перо скрипело на бумаге, он вскочил в седло и галопом направился в Куржё.

Благодаря этой встрече и этому галопу во весь опор г-жа де Ла Томасьер и ее дочь были предупреждены о своем несчастье прежде, чем узнали о нем во всем его объеме. Г-н де Валанглен застал обеих женщин спокойными и занятыми. Мать читала книгу, а дочь вышивала. Когда его ввели к ним, он в оправдание позднего часа своего прихода сослался на желание побеседовать с г-ном де Ла Томасьером и прикинулся удивленным, что тот еще не возвратился. «Неосторожно находиться так поздно вне дома. На дорогах неспокойно, и легко может случиться несчастье. Самые непредвиденные беды иногда бывали самыми близкими, и величайшие из них угрожают нам каждое мгновенье. Это не всегда касается нас самих, но часто тех, кого мы любим…» По мере того как г-н де Валанглен говорил, девица де Ла Томасьер смотрела на него с беспокойством, которое еще увеличивала странность его вида. Г-жа де Ла Томасьер слушала его безмятежно, ничего не понимая, и только увидев слезы своей дочери, она сообразила, что посещение г-на де Валанглена возвещает какую-то плохую новость. Он приложил все старания, чтобы раскрыть им истину постепенно. Но они сразу поняли все, когда печальное шествие вошло во двор и когда они заметили, что г-н де Ла Томасьер мертв. Это было видно по его окровавленному лицу. На дворе было очень светло; соседи принесли туда факелы. Любопытные теснили друг друга. Весть об убийстве переходила из уст в уста, пока не достигла ушей девицы де Ла Томасьер. Ее рыдания удвоились.

Таким-то образом г-н де Ла Томасьер, перенесенный на руках, возвратился в последний раз в свой дом, где еще утром он ходил быстрыми шагами. Чтобы донести его до постели, прошли через столовую. Приготовленный для него ужин еще оставался на столе. Обыкновенно он бывал очень голоден в те вечера, когда возвращался поздно. Между двумя канделябрами виднелись мясо и пирожки. Серебряная посуда сверкала на прекрасной скатерти. Посредине округло возвышалась корзина с фруктами. Еще недавно было удовольствием смотреть, как г-н де Ла Томасьер кусает спелый персик или сочную грушу, или высасывает виноград, — хотя гроздьям его он и предпочитал бутылку, — и тогда видеть, как он сжимает пыльное брюшко бутылки той же самой пухлой рукой, пальцы которой задели края скатерти, когда его проносили мимо.

В ту минуту, когда его клали на постель, появился кюре из церкви Сен-Грегуар. Видя, что его молитвы бесполезны, аббат Вирлон взял на себя заботу утешать г-жу де Ла Томасьер, которая своими криками наполняла всю комнату и, опустившись всей своей тяжестью на широкое кресло, простирала к телу мужа свои коротенькие руки. Г-н де Валанглен должен был оттеснить людей, толпившихся у порога, между которыми пробрался и игрец со своей обезьянкой, грызшей яблоко, которое она стащила с прибора г-на де Ла Томасьера. Г-н де Валанглен принудил всех выйти. Служанки принесли белье и тазы для омовения усопшего. Девица де Ла Томасьер следила за всем и распоряжалась. Она больше не плакала. Г-н де Валанглен смотрел на нее и находил, что она прекрасна.

В красоте ее не было ничего миловидного и мелкого. Черты ее лица были резки, и цвет его ослепителен. В ней было нечто твердое и прямое. Форма ее рта подходила к улыбке, открывавшей белые и здоровые зубы. Она казалась старше своих лет, и трудно было встретить в девушке ее возраста больше благоразумия и выдержки. Крепкое здоровье делало ее приспособленной к жизни. Ее благочестие было точным и не мелочным. Все это бесконечно нравилось г-ну де Валанглену. Она принимала его любовь, не пугаясь некоторой смелости его выражений, в которых он не без пыла проявлял свое восхищение ею. Девица де Ла Томасьер не оскорблялась тем, что ее желали: краска ее щек не вызывалась лицемерием стыда, но скорее свидетельствовала о полнокровном теле, способном к любовному волнению; девица де Ла Томасьер скрывала свой природный жар под той своего рода сдержанностью, которая мешает девушке обнаруживать в себе что-либо иное сверх того, что требует показывать обычай. Эта сдержанность казалась очаровательной г-ну де Валанглену, равно как и некоторая живость взгляда, в которой он видел предвещание многих наслаждений.