Необыкновенное путешествие из Рима в Афины. Признания журналиста - [3]

Прохожий, бодрыми шагами

И я бродил между гробами,

Теперь лежу перед тобой,

Намек ты понимаешь мой?

В советские времена кладбищенская тема вообще воспринималась бодро, со здоровым, «нашим советским» юмором. Как известно, большой друг советских детей Корней Чуковский любил в Ленинграде посещать первый в СССР крематорий, где, как он сам вспоминает, с друзьями и с веселыми прибаутками наблюдал, как сжигают покойников. А штатные куплетисты, подхихикивая, весело распевали тогда с эстрады:

А на кладбище все спокойненько,

От общественности вдалеке,

Все культурненько, все пристойненько

И закусочка на бугорке!

Не одно поколение советских людей выросло на кладбище. К нему так привыкли, что даже те, кто уехал, хотели потом на него вернуться. Нобелевский лауреат, поэт Иосиф Бродский, тоже из Питера, оказавшись далеко за океаном, не переставал твердить:

Ни страны, ни погоста не хочу выбирать,

На Васильевский остров я приду умирать…

В те времена и в других местах «кипучей и могучей» жили так же. И не надо далеко вместе с Солженицыным и Шаламовым в Магаданы ходить – в кладбище превратили даже Красную площадь, где возле погоста устраивали потом праздники и парады. Кстати, устраивают и до сих пор. А в Ленинграде большевики в погост превратили расположенное в самом центре Марсово поле, где до сих пор горожане гуляют среди могил.

Однако, что ж это я так мрачно? Да просто к тому, что все мы, родом из СССР, люди особые. Тем, кто родился позднее или в других краях, сытым и благополучным, нас не понять. В те легендарные уже теперь времена, когда на кладбищах в СССР было «все спокойненько», я был еще очень молод и потому в голову, как и положено, лезла всякая ерунда. Например, после школы я решил стать историком. Не подозревая, конечно, что очень скоро все историки, библиотекари и прочие выпускники гуманитарных ВУЗов великой страны окажутся нищими, и станут собирать в парках пустые бутылки в соображении, чего бы покушать.

Но я такие печальные перспективы предвидеть, конечно, не мог, а потому поступил на Восточный факультет Ленинградского тогда университета на отделение истории Ирана. Рядом со мной сидел тихий и застенчивый «юноша бледный со взором горящим» – Ванечка Стеблин-Каменский. Он все время, склонив голову и слегка прикусив язык, что-то старательно писал. Напильником стачивал перо у авторучки, чтобы получился персидский «галям» – так легче писать справа налево, и вырисовывал на бумаге замысловатую арабскую вязь. Прилежание, впрочем, не мешало Ванечке собирать неприличные анекдоты и всякого рода забавные стишки. Ведь то было время анекдотов. Одни их рассказывали, а другие за них сажали. А студент Восточного факультета старательно заносил услышанное на кусочки бумаги, составляя у себя дома специальную картотеку.

Не можно вспомнить без улыбки года блаженство моего,

Когда все члены были гибки, за исключеньем одного.

Но быстро время пролетело, и вот, не я жду ничего:

Теперь все члены отвердели, за исключеньем одного…

Не знаю, издал ли Ванечка потом свой оригинальный труд, когда анекдоты уже вышли из подполья. Когда впервые после долгого отсутствия приехал в Петербург и зашел на факультет – сколько лет там не был! – смотрю на одной из дверей аккуратная табличка: «Декан Восточного факультета, академик РАН И.М. Стеблин-Каменский»… Так что Ванечка оказался одним из немногих, кто доказал, что из всякого правила иногда бывают исключения. Можно было, оказывается, и у нас получить образование историка, и не оказаться потом в дураках. Впрочем, и в этой спокойной университетской обители снова произошли перемены. Декана-академика его ловкие коллеги переизбрали.

Другой мой приятель тех лет – Миша Орлов учился на японском отделении, за что и получил прозвище «Мишка-Япончик». Он пошел совсем по другому пути. В те легендарные уже годы, когда крыши домов украшали огромные лозунги «Слава КПСС!» и «Миру – мир!», на Восточный факультет брали, по преимуществу, юношей.

Там была военная кафедра и все потом после окончания, получив вместе с университетскими дипломами офицерские звания, двинулись стройными рядами в разные концы света. Кто – на Ближний Восток, кто – в Африку и Азию, а кто – на Кубу помогать освободившимся от колониального ига народам строить социализм. Кто в качестве военных переводчиков, кто переводчиком для советских строителей, а кто, как и Мишка-Япончик, совсем в другом качестве. Я тоже попал в эти ряды…

Построение социализма в отдельно взятом Сомали

После окончания третьего курса меня направили в далекую африканскую республику Сомали «на практику» переводчиком. Работать один год «по линии министерства сельского хозяйства РФ», как тогда говорили. Так я оказался в забытом Богом поселке Так-Ваджале, где-то возле Харгейсы, что на севере Сомали, где тогда еще не было никаких пиратов. Тамошние власти вдруг тоже вздумали строить социализм, и по этой причине крепко подружились с СССР. Наши начали, как это и было положено, с деревни: решили организовать для «сомалийских товарищей» госхоз. Завезли трактора, научили сомалийцев, у которых тогда еще не было даже своего письменного языка, на них ездить, показали, как пахать и сажать пшеницу. Но вот когда первый урожай был собран и сложен в закрома африканской родины, вдруг выяснилось, что пшеницу в Сомали никто не покупает, а покупают аборигены только муку. В СССР же не оказалось мельниц для мелкого помола, чтобы эту самую муку изготовлять. По этой причине смелый эксперимент с госхозом закончился тем, что собранное зерно сложили в огромную кучу, облили бензином и подожгли…