Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 4. Том II - [3]

Никто бы на этих людей не обратил внимания, если бы со следующей партией раненых, поступивших утром следующего дня, из этого полка не прибыл тяжело раненный в левую половину груди боец.

Пуля попала в левую ключицу, раздробила ее, чудом не повредила подключичной артерии, пробила верхушку легкого и вырвала большой кусок лопатки. У раненого, кроме повреждения костей, конечно, были пневмоторакс и гемоторакс. Состояние его было очень тяжелым, но все-таки не безнадежным. Обрабатывать его пришлось Алешкину. Когда произвели обработку ран, ушили пневмоторакс, иммобилизовали левую руку, он почувствовал себя лучше и слабым голосом обратился к оперировавшему его врачу:

– Доктор, я буду жить?

Борис несколько секунд колебался, не зная, что сказать раненому, ведь иногда правдивый ответ раненому бывал нужен по целому ряду обстоятельств, но иногда он мог и убить его, поэтому, немного помолчав, Алешкин ответил неопределенно:

– Надеюсь… Мы сделали все, что нужно и можно. Теперь дальше в госпитале все будет зависеть от вас самих.

– Значит, мое дело плохо… Ну, тогда слушайте меня. Вчера вечером мы уговорились с 5 бойцами из нашего взвода, что когда будем на передовой, то сделаем самострел. Чтобы врачи не узнали, мы сделали так: пять моих товарищей сложили левые руки одна к другой, я отошел на 5 шагов и выстрелил из винтовки в эти руки. Стреляю я хорошо и попал в самую середину ладони. Затем один из них должен был сделать такой же прострел мне. Я встал от него в пяти шагах, он взял винтовку и вместо того, чтобы выстрелить мне в руку, выстрелил в грудь. Они, гады, хотели меня убить, чтобы избавиться от лишнего свидетеля… Но я еще жив… Вот их фамилии, – и раненый назвал фамилии пяти человек.

Борис немедленно пошел к Цейтлину, разбудил его и рассказал ему эту историю. Тот заставил раненого повторить свой рассказ и погнался в эвакопалатку. Все названные пять человек оказались ещё там, они, конечно, немедленно были переведены в палатку «доктора Цейтлина» и в течение дня подвергались многократному допросу. Однако они твердо стояли на том, что были ранены немцами во время перестрелки.

Вечером Цейтлин решил провести эксперимент. Всех пять человек взяли в перевязочную. Пригласили нескольких врачей, раненые руки разбинтовали и сложили одна к другой, как рассказывал стрелявший. При этом все увидели, что пулевые отверстия совпали так точно, что через них можно было бы просунуть прямой стержень.

Правда, сперва пришлось несколько человек поменять местами, пока удалось добиться полного совпадения, но когда этого удалось добиться, и раненым показали живого человека, нанесшего им это ранение (они думали, что он убит), то они признались и подтвердили все, рассказанное им.

В этот же вечер Алешкин, Сангородский, Цейтлин, сидя в сортировке, обсуждали положение с членовредительством. Количество членовредительства не уменьшалось. В иные дни их поступало по нескольку человек. Приговоры, выносившиеся трибуналом, большею частью законно, были суровы. Часто это были расстрелы, которые почти немедленно приводились в исполнение, причем Осиновский иногда приводил приговор в исполнение сам и хоронил расстрелянных с помощью санитаров похоронной команды где попало. Цейтлин требовал для этого специальных бойцов, а похороны расстрелянных проводил недалеко от кладбища медсанбата.

Так вот, обсуждая это положение, все трое пришли к выводу, что оно в известной мере обусловлено тем, что членовредители, выбывшие из подразделения по ранению, обратно в часть не возвращаются, и у оставшихся на передовой, менее решительных, чем их друзья, складывалось мнение, что тем-таки удалось улизнуть с передовой и они решались следовать их примеру, в свою очередь становясь членовредителями.

После довольно долгого разбора разных случаев все трое пришли к выводу, что самым правильным было бы приводить приговоры в исполнение в той части и именно в том подразделении, где произошел случай членовредительства.

Оба врача посоветовали Цейтлину изложить это мнение в специальном рапорте на имя председателя трибунала.

Очевидно, в данный момент у комдива и происходило обсуждение этого вопроса.

Все эти воспоминания и соображения промелькнули в мозгу Алешкина прежде, чем он дал ответ на вопрос комдива, после этого он сказал:

– По-моему, судить и наказывать членовредителей надо в том подразделении, где они до этого служили. И не обязательно приговаривать к расстрелу. Многие из них могут еще неплохо воевать. Но надо, чтобы все их товарищи видели, что всякий, или почти всякий членовредитель разоблачается и наказывается.

– А политработа? – живо спросил Володин, – вы не считаете, что членовредительство – результат плохой политработы?

– Я не могу об этом судить, но мне кажется, что вот такой способ наказания членовредителей, о каком говорю я, и будет самой лучшей политработой, – сказал Борис и заметил, как ободряюще блеснули глаза у начальника политотдела.

– Ну, недаром у вас там комиссар дивизии лежит… Все по его дудке пляшете, – пробурчал комдив, затем обернулся к председателю трибунала и начальнику особого отдела:

– Ну что же, давайте попробуем, послушаемся докторского совета. Председатель трибунала усмехнулся: