Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 2. Том I - [16]

Мила, польщенная доверием парнишки, забыла свою обиду и с самым горячим участием принялась за его подготовку к докладу.

Она достала где-то брошюру, в которой рассказывалось, как развивалось международное юношеское движение и как в России был организован комсомол, объяснила, как надо составить конспект и как им следует пользоваться при докладе.

Пользуясь советами своей наставницы, Борис написал конспект, переписав в него чуть ли не всю прочитанную им брошюру и перечитав его несколько раз, уже считал, что к докладу он готов.

Вечером в день праздника в клубе собралось довольно много народу, правда, в основном это были служащие, учителя, красноармейцы и очень немного сельских парней и девушек. Но когда Борис выглянул из-за занавеса на эту толпу народа, заполнившую почти все скамейки зала, его душа ушла в пятки. Он был готов позорно убежать из клуба, тем более что в первом ряду вместе с другими учителями он заметил маму, пришедшую послушать публичное выступление сына, а рядом с ней перешептывающихся и пересмеивающихся его друзей-врагов, молодых учительниц, постоянных насмешниц – Михайлову, Медведь и Сачёк.

Яков Матвеевич в клуб не пришел, он оставался дома с малышами. В последнее время домоседничать вечерами ему приходилось всё чаще и чаще: жена заканчивала курсы, сдавала вместе с остальными курсантами нечто вроде экзаменов, а старший сын почти каждый вечер проводил в клубе: на каком-нибудь комсомольском собрании или участвуя в каком-нибудь мероприятии, проводимой ячейкой. По утрам же сын занимался английским языком, так что и днём отцу часто приходилось подменять сына. Нельзя сказать, чтобы такое вынужденное сидение дома доставляло ему особое удовольствие, его присутствия требовала и его работа. Выручало только то, что служебное помещение – военкомат находилось в том же доме, где жили Алёшкины, и потому Яков Матвеевич, оставив малышей под присмотром Люси, которой уже было 10 лет, лишь иногда прибегал посмотреть на то, чем они занимаются, а сам работал в своём кабинете.

Перед докладом, в ожидании подхода большого количества народа, комсомольцы совместно с учителями пропели несколько песен, в том числе: «Как родная меня мать провожала», «Ты моряк, красивый сам собою», «Ведь от тайги до британских морей…» и много других.

Но вот Володька Кочергин, избранный на последнем собрании секретарём ячейки (его уже перевели в члены РКСМ) вместо уезжавшей Людмилы Пашкевич, сказал, что пора открывать торжественное собрание, его поддержал и Шунайлов, и Людмила, тоже находившаяся на сцене. А за кулисами, не находя себе места, бегал злополучный докладчик. Перед открытием занавеса Милка подошла к Боре и, погладив его по щеке, сказала:

– Да не волнуйся ты так, ведь брошюру прочитал, конспект написал, что-нибудь скажешь…

В это время кто-то из комсомольцев раздвинул занавес, за столом, покрытым куском красного кумача, на стульях уселись Шунайлов и Пашкевич. Встал Кочергин, он сказал:

– Торжественное собрание, посвященное Международному Юношескому дню, считаю открытым, предлагаю спеть «Интернационал». Когда окончилось пение, Володька сказал:

– Слово для доклада о Международном юношеском дне предоставляется комсомольцу, товарищу Алёшкину.

После этих слов Борис вышел на сцену, подошел к тумбочке, тоже покрытой красной материей и громко называемой трибуной, положил на неё свой конспект, и тут началась его пытка. Вначале он пытался говорить те фразы, которые запомнил при чтении брошюры наизусть, затем заглядывал в конспект и с ужасом убеждался, что он эти фразы переврал или сказал совсем не в том месте, где это было нужно. Он возвращался назад, тянул фразы, листал свою злосчастную тетрадку с конспектом, снова повторял сказанное. Одним словом, это был не доклад, а какая-то лапша из отдельных фраз и цитат. Людмила Пашкевич, видя, как проваливается её подопечный, покраснела до ушей, слушатели, в особенности учителя, сочувственно улыбались, перешёптывались, переглядывались, а Борис, чувствуя, что доклад у него не получился, совсем растерялся. Он готов был провалиться сквозь сцену, сквозь пол этого проклятого клуба и куда-нибудь исчезнуть, однако он видел, что не сказал и половины того, что у него было записано в конспекте, и потому продолжал мямлить и тянуть путаницу дальше. Наконец, он дошел до такого состояния, что уже просто готов был замолчать.

И вдруг из зала раздался знакомый голос:

– Борис! Да брось ты свою тетрадку, брось молоть эту чепуху, возьми и расскажи людям простыми своими словами всё, что ты знаешь про международный юношеский день и про комсомол. И больше ничего не надо. Ну, а если ты чего-нибудь и недоскажешь, так мы тебя поправим, дополним.

Это сказал Надеждин, он уже выписался из больницы и сейчас сидел рядом с Анной Николаевной, пылавшей огнём стыда за своего неудачливого сына. Увидев мучения Бориса, он решил ему помочь.

Реплика, брошенная Надеждиным, вызвала взрыв громкого смеха присутствующих слушателей и заставила замолчать докладчика.

Но, как ни странно, и слова Надеждина, и, главное, смех в зале, последовавший за ними, как бы подстегнули Бориса, более того, они как бы вдохновили его, и он молниеносно подумал: