Необычное литературоведение - [2]

Танат сделал свою последнюю петлю вокруг израненного кита.

— А вот сейчас самое плохое! — вдруг сказал Анос. — Сейчас он «свечу» будет делать. Сам не знает, куда упадет.

Кит действительно сделал «свечу». Кто занес на Чукотку этот гимнастическо-цирковой термин — бог весть. Рулевые, выключив моторы, резко отгребали кормовыми веслами от места китовой гибели. На каких-то несколько секунд высоко выпрыгнуло из воды огромное черное тело и тяжело рухнуло в воду, чуть не перевернув ближайшую лодку.

— Хорошо, — сказал, обернувшись ко мне, Эйгук, наш застрельщик. — Всего сорок патронов истратили.

— А сколько обычно? — полюбопытствовал я.

— Пятьсот-шестьсот. А то и больше тысячи выходит. Тонко винтовка шьет, а шкура толстая, жира много. Гарпунную пушчонку надо бы.

Вельботы вплотную подошли к киту. Он лениво покачивался на чуть пенившейся зыби. Вода кругом окрасилась в темно-вишневый цвет. Эйгук легко вспрыгивает на колышущуюся спину животного. Вслед за ним Анос. Ловко орудуя ножами, они вырезают огромные куски сала и мяса с застрявшими в них гарпунами.

Вокруг вьются белые чайки. Рулевой Печетегын, на несколько минут забывший о своем моторчике, мелко режет куски китового жира и бросает их чайкам.

— А то обижаться будут, — широко улыбается он, — они нам путь показали.

— Ах вот в чем дело, — и я тоже кидаю чайкам кусок китового жира, белого, как прибрежный снег.

Я пересел в шлюпку, которая, как первый бурлак в бечеве, тянет впереди других огромную баржу — кита. Работа не кончена, она продолжается. У рулевого дел прибавилось вдвойне: он следил за рулем и одновременно за тросом, как бы тот не стал перетираться. Гарпунер превратился в кока. Он кладет одно из весел поперек лодки, привязывает к нему на шнурке, связанном из оленьих жил, чайник и ставит под него на дно лодки примус.

— Бери кружку, не обожгись, — слышу я голос товарища по лодке, — здесь хлеб, здесь соль, а жир сам найдешь.

Завиделся Уэлен. Полсотни его домов все четче вырисовывались на каменистой косе. Вскоре стали видны люди: мужчины, женщины, дети. Лохматые собаки по грудь стояли в воде.

— Что? Встречают? — спросил я у гарпунера, наивно отнеся собачью чувствительность на наш счет.

— Встречают! — спокойно ответил он. — Кита чуют!..

Вельбот мягко ткнулся носом в берег. Дюжина сильных рук протащили его дальше по гальке. Я спрыгнул прямо на морскую траву, которой здесь застлана прибрежная полоса. Кита стали вытягивать трактором на берег. Взбираюсь на пригорок и иду к дому. Там меня встречает Рытхэу. Он, как всегда, спокоен и немногословен.

— Ну как? — спрашивает. — Штука не для слабонервных?

— Да, это мужская вещь, — отвечаю я, устало присаживаясь на свою кровать.

В дверь комнаты входит старый Атык. За ним появляются Анос, Танат, Эйгук, Печетегын. А в окно я вижу: к дому пришел и предсельсовета Келы, а с ним многие и многие другие — женщины и мужчины в меховых одеждах, расшитых бисером.

— Сейчас начнется праздник кита, — сказал Атык.

Вскоре на площадке перед домом образовался круг. На середину круга вышел Атык. В руках он держал бубен. Старик был важен и сосредоточен. Взгляд его был направлен против голов собравшихся, куда-то в далекое далеко. Все замолчали, стало совсем тихо, только слышалось, как невдалеке волны бились о камень. И вдруг гортанный вскрик, удар бубна, а дальше…

Дальше я расскажу об этом стихами. Они здесь более уместны, чем проза. И главное, в них запечатлелась не только внешняя сторона увиденного мною в тот день, но и глубинное мое ощущение неповторимого зрелища.

Танец кита

Под крутыми небесами

Я в плену себя сыскал,

Под началом древней саги,

Белых волн и черных скал.

Из диковинного плена

Я в Москву к себе увез

Летний вечер Уэлена

С близким блеском дальних звезд.

Вечер тот был мною встречен

По дороге в никуда,

Был расцвечен этот вечер

В краски праздника кита.

Там тогда из бурь крылатых

Неизведанных времен

Появился старый Атык,

Словно дух явился он.

Дух охоты и веселья,

Среди нас он так возник,

Как в пиру на новоселье

Всех гостей заздравный крик.

Начиная песней пляску,

Перед сотней зорких глаз

Про кита завел он сказку

И о нас повел рассказ.

Жесты кратки,

Жесты четки,

Все — в сейчас и все — в потом.

Он в качающейся лодке,

Он в погоне за китом.

Море пело в пенной дымке,

За буруном шел бурун,

По киту — невидимке —

Бил невидимый гарпун.

Атык вдруг полуприметный

Поворот придал плечу —

И подбитый кит

Ракетой

В цирковую взмыл «свечу».

Тут ладони острым краем

Атык линию чертит.

— Отгребаем?..

— Отгребаем! —

Рядом с лодкой рухнул кит.

Возвращаемся с добычей.

К нам спешат со всех сторон…

Атык свято чтит обычай,

Отдает киту поклон.

Мы, мол, злобе были чужды,

Из нужды, мол, он убит…

Входит кит в людские нужды,

И людей прощает кит.

По спине прошли морозом

Непонятные слова…

Атык бубен бросил оземь,

Атык пот смахнул со лба.

В этой пляске, в действе странном,

Многозначном и простом,

Был он сразу океаном,

Человеком и китом.

Неуклюжий чужестранец,

Грубый мастер ладных дел,

Я на дивный этот танец

С дивной завистью глядел.

Это был мгновенный отклик,

«Гвоздь» на целых пять столбцов

С четким фото наших лодок

И с портретами гребцов.

В нем имел свое значенье

Каждый жест и поворот,