Необычайные каникулы Мишеля - [6]

И все-таки я хорошо забил колышки, мсье!— сердито ответил Медар.— Поверьте, я хорошо их забил!..

Бедный парень, обескураженный таким тяжким обвинением, ничего не мог придумать в свое оправдание и лишь твердил одну и ту же фразу...

Послушай, дядя,— вмешался Мишель, для которого тягостная эта сцена становилась невыносимой,— как они могли пораниться таким образом?

Вопрос, по-видимому, заставил наконец дядю трезво взглянуть на вещи. Он сдвинул берет на затылок и перевел дух.

—В самом деле,— пробормотал он.— Они, должно быть, продирались сквозь колючую проволоку... А это значит...

Казалось, что-то мешает ему закончить мысль.

А это значит,— наконец выговорил он,— что они очень испугались чего-то... Они обезумели от страха и бросились на колючую проволоку... Это очевидно!..

Он подумал еще и добавил медленно, словно эта мысль только что пришла ему в голову:

—Испугались чего-то... или кого-то... Медар, отойдя в сторону, что-то искал на

земле, на границе между полем люцерны и скошенным лугом.

—Идите сюда!— вдруг закричал он.— Сюда! Когда фермер с племянниками подошли к молодому работнику, тот показал им ямку в земле.

Вот здесь был колышек! Не говорите теперь, что я его не забил! Посмотрите сами!..

Действительно, форма ямки говорила о том, что колышек был сначала расшатан в земле, а потом с большой силой вырван.

Впервые вижу такое!— проворчал Франсуа Дарвьер.— Прости, Медар, ты был прав!

Несмотря на эти слова, мальчик не стал веселее. Он отвернулся и угрюмо сказал:

Пойду за водой, на ключ. Надо же смыть у них кровь!..

Он взял один из бидонов и спустился в овраг. Мишель побежал за ним.

Если хочешь, я помогу тебе,— сказал он, догоняя Медара.

Тот ничего не ответил. Они подошли к роднику, где струя воды лилась из полого ствола, врытого в землю.

Это здесь,— сказал Медар.

Он наполнил бидон; Мишель взялся за ручку.

Мсье Дарвьер не прав!— все не унимался Медар.— Зачем зря говорить, будто я колышки не забил?..

Мишель едва удержался от улыбки. Дались ему, право, эти колышки!

Полно тебе! Ты же видишь, дядя совсем расстроен. И его можно понять.

Все равно несправедливо!..— обиженно бубнил Медар.

Они вернулись на луг. Франсуа Дарвьер вынул из кармана чистый платок и смочил его в воде. Он промыл коровам раны и, опустившись на колени, внимательно осмотрел их.

Ничего серьезного, кажется,— сказал он.— Кроме, может быть, Бланшет, у которой разодрана морда. Я потом вернусь сюда с каким-нибудь дезинфицирующим средством...

Медар между тем начал дойку. Лицо его все еще было насуплено от обиды. Даниель и Мишель предложили дяде: они будут промывать раны, а он пусть занимается дойкой. Дарвьер согласился.

Поднявшись с колен, фермер увидел, что к ним приближается какой-то человек. Он шел со стороны, противоположной той, с которой пришли они.

Что этому-то надо?—проворчал Дарвьер.— Очень вовремя, черт возьми...

Мужчина был тучен, и тучность его не скрадывал даже высокий рост. На нем были серый полотняный костюм и соломенная шляпа с широкими полями. Он, казалось, не спешил: шел, заложив руки за спину, как большой босс на прогулке.

Привет честной компании!— крикнул он, подойдя на расстояние человеческого голоса.

Он положил руку на столбик ограды и быстрым движением сдвинул шляпу со лба.

Мишелю сразу не понравилось его красное, отечное лицо с тяжелыми веками, за которыми прятались глаза, показавшиеся ему лицемерными. Маленькие черные усики в форме бабочки подчеркивали его большой нос.

Как ты думаешь, Даниель,— прошептал Мишель кузену, прячась за коровой,— когда этот малый пьет кофе, куда он свой нос девает?

Как ни странно, Франсуа Дарвьер ответил на приветствие человека лишь неприязненным ворчанием. Один лишь Медар смущенно произнес: «Здравствуйте!».

Прекрасная нынче погода, не правда ли?— весело произнес пришелец, не желая замечать угрюмого лица фермера.— Я как раз собрался прогуляться в сторону вашей фермы. Утром голова была такая тяжелая, вот я и сказал себе, что хорошая прогулка пойдет мне на пользу.

Да? Ну-ну...—буркнул Франсуа Дарвьер, прислонившись лбом к боку животного, которое он продолжал доить.

Наступила тягостная тишина: слышен был только звон струй молока, бьющих в стенки ведра. Даниель и Мишель чувствовали себя не в своей тарелке. Поведение дяди граничило с невоспитанностью, если не с грубостью. А толстяк, казалось, ничего не замечал.

И еще я сказал себе: вот прекрасный случай узнать, не изменили ли вы своего мнения... относительно этого участка!

Франсуа Дарвьер выпрямился так резко, что Мишель и Даниель вздрогнули. Ведро с молоком чуть не опрокинулось в люцерну.

Мсье Станислас!— произнес фермер странным, сдавленным голосом, сильно побледнев.— Помнится, я вас уже просил однажды оставить меня в покое с этим участком! Он не продается! И пока я буду хозяином фермы, вам его не видать, как своих ушей!.. Кажется, я выразился ясно?

Лицо толстяка, и без того красное, стало пунцовым. Он криво улыбнулся и так поспешно убрал руку со лба, словно тот стал вдруг горячим. Потом он шумно вздохнул; мальчикам, наблюдавшим за ним, показалось, что он собирается с силами... чтобы что-то сказать. Но вдруг глаза толстяка округлились. Он устремил взгляд на бок ближайшей к нему коровы, показывая на нее пальцем.