Необычайное путешествие - [50]

— Что же ты нам посоветуешь? — спросил голос того, кто рассказывал о жадности своего синьора. — В крестовый поход после твоих слов идти боязно… Сам-то ты куда направляешься?

— В город.

— Зачем?

— Это мое дело.

— Зачем же ты к нам пристал?

— Посмотреть на простаков.

— Да кто ты такой. Ты серв?

— Был им.

— А теперь?

— Теперь я свободный.

— Тебя после крестового похода освободили?

— Я сам себя освободил.

— Ты смеешься над нами?

— Смеюсь над простаками. Разве вы не знаете, что если серв проживет в городе один год и один день, то он становится свободным?

— Это правда?

— Конечно.

— А что ты делаешь в городе?

— Я ремесленник.

— А мы можем стать ремесленниками?

— Если вас примет цех.

— Мы пойдем с тобой в город.

— Но я вам ничего не обещаю.

— Все равно мы пойдем с тобою.

— Я запретить этого не могу.

— Пойдем сейчас.

— Я пойду с рассветом.

— Ты думаешь, мы проспим?

— Это ваше дело.

— Очень хорошо, — шепнул Вася своим товарищам. — Утром мы скажем этим людям, что наши родители — сервы, что они умерли с голода, и попросим взять нас с собой. С ними мы доберемся до города, а дальше будет видно. Спи, сестренка, а мы с Валериком будем отдыхать по очереди, чтоб не проспать рассвета.

Хорошо в лесу ранним утром. Роса на листьях сверкает, как будто они унизаны бисером. Верхушки деревьев розоваты от солнца, а воздух кажется чудесным эликсиром из запахов цветов, лесных смол и непередаваемой утренней свежести.

Группа людей, среди которой находятся и наши путешественники, двигается по еле заметной тропе среди высокой травы и кустарников. У всех в руках дорожные посохи, вырезанные по пути. У немногих на ногах деревянные башмаки, большинство совсем босы. Короткие штаны и куртки из домотканой материи составляют их одежду. Головы покрыты колпаками из такой же ткани.

Идущий во главе одет лучше. На его плечах короткий суконный плащ. На голове широкополая шляпа из войлока. На ногах кожаные башмаки и шерстяные чулки. Трудно определить его возраст. Он высок и худощав. Его лицо с хищным профилем изрезано глубокими складками, но в черных прядях волос, падающих на плечи, нет и признака седины.

Вася старается держаться поближе к этому человеку. Ведь он заступился за них перед сервами, когда те возмутились присутствием посторонних подростков.

Несколько часов люди шли молча. Каждый был погружен в свои думы, да и разговаривать, идя друг за другом гуськом, трудно. Но вот тропа несколько расширилась, и шествие изменило свой характер. Люди сбились по двое, по трое, один из них обратился к идущему впереди:

— Брат! Еще далеко до города?

— К вечеру дойдем.

— Брат! Ты говорил, что мы можем стать ремесленниками, если примет цех. А что такое цех?

— Это — братство мастеров. Оно защищает их интересы.

— А как стать мастером?

— Сперва надо чтобы тебя приняли учеником. Когда выучишься ремеслу, — станешь подмастерьем. Проработаешь пять лет подмастерьем — тогда цех решит — можешь ты стать мастером или нет.

— А если не вступать в цех?

— Тебе не дадут работать. Такой у нас порядок.

— Брат! А если наш синьор найдет нас в городе и прикажет вернуться?

— Если цех тебя примет — все встанут на твою защиту.

— А это не грех идти против своего синьора? Монахи говорят, что мы родились сервами за наши грехи.

— Монахи говорят и то, будто африканские эфиопы имеют четыре глаза для меткой стрельбы. А я сам видел эфиопа — слугу одного синьора. Такой же человек, как и мы, только кожа темнее.

— Брат, а то, что ты говоришь против монахов, это не ересь?

— Ересь — лучше глупости. Ты слышал басню про завещание осла?

— Нет.

— Так послушай, до чего может довести глупость и жадность даже епископа:

Любимого осла поп Амис потерял.

(Тот попросту издох), и поп над ним рыдал:

— Мой длинноухий друг! Служил ты мне так верно,

Что без твоих услуг придется мне прескверно…

Но память о тебе я долго сохраню,

Как друга лучшего тебя похороню!

И обещание свое сдержав отменно,

Поп Амис схоронил осла в земле священной,

Короче говоря, от церкви очень близко.

О том узнав, разгневался епископ:

«Сколь опоганена священная тропа!

Позвать немедленно еретика-попа!»

Поп струсил, но потом, обдумав это дело,

Перед епископом предстал довольно смело.

«О монсеньор! — воскликнул он в слезах, —

Любимый мой осел уж превратился в прах,

Но перед смертию успел он прошептать,

Что завещает вам то золото отдать,

Которое скопил я за его работу…

И двадцать ливров вам вручаю я с охотой,

Согласно воле своего осла,

Чтоб на покойного вы не имели зла».

Епископ золото в шкатулку положил

И хитрого попа с почетом отпустил.

Корыстолюбие и глупость здесь безмерны:

За злато и осел для них не пахнет скверно.

Некоторые сервы робко засмеялись. Остальные посматривали на рассказчика с явным страхом.

— Брат! Ты, наверное, жонглер, а не ремесленник! — воскликнул один из них. — Ты навлечешь на нас проклятье святой церкви. Ведь тех, кто рассказывает подобные басни, монахи запрещают даже хоронить на общем кладбище.

— Я подумаю об этом тогда, когда придет час моей смерти. А вы пока позаботьтесь лучше о своих головах. Я слышу топот лошадиных копыт и бряцанье рыцарских доспехов впереди нас.

Бедняки остановились как вкопанные.

— Быстро, за мной! — скомандовал вожак тихо и внятно, бросаясь в самую чащу древесных ветвей и колючих кустарников. Все поспешили за ним. Недалеко от тропы росло три огромных дуба. Перед корнями одного дуба лежал большой плоский камень, полузакрытый мохом и хворостом. Пользуясь своим посохом, как рычагом, вожак сдвинул камень с места. Под ним оказался узкий круглый колодец.