Необходимые монстры - [8]

Головокружение, которое уже целый час досаждало ему, теперь ещё и мешало лететь. Едва не врезался крылом в колпак над печной трубой. Делая вираж над крышами, он направлялся к каналу, выискивая безопасное место для посадки. Заметил развалины моста. Дорога обрывалась с каждой из сторон, остались три арки посреди канала, поддерживавшие плоское, поросшее бурьяном пространство. До него было не добраться никакой живности, кроме самых отчаянных хищников, а в бурьяне можно бы найти хоть какое-то укрытие. Стоило намерению сесть укрепиться, как всякое самолюбие словно ветром сдуло. Усталость навалилась, и ворон перестал махать крыльями. Паря над чёрной водой канала, он подумал, а не бросить ли куколку. Одолевала тревожная мысль, что если он сделает так, то она продолжит себе полёт к спасению, а вот он прямиком затрепыхается к смерти. Ворон проглотил стекляшку. Он не понял, как или почему так вышло. Куколка скользнула в пищевод – жирная добыча.

Ворон правил на середину приближавшегося моста, где в трещине укоренилось какое-то деревце. Вокруг всё было усыпано листьями, клочьями пробивалась трава. Тут можно будет как-то угнездиться, отдохнуть и хорошенько подумать о последствиях того, что он наделал. Ворон полетел к этому месту: чересчур быстро, чересчур напористо да ещё в расстоянии просчитался – и ударился о деревце левым крылом. Центробежная сила крутанула его вокруг ствола, и он врезался в землю одной вытянутой лапкой, голова запрокинулась, уставившись клювом в небо. От бокового падения хрустнули кости левого крыла, словно бы значили они ничуть не больше всяких тростинок, в изобилии росших под мостом.

Вечер наступил рано. Вокруг, воркуя, ходили голуби, ворон ощущал их, улегшись на отдых, распушив перья и упрятав клюв на груди. Левое крыло у него вытянулось в сторону под таким углом, что становилось понятно: летать ему больше не придётся никогда. Куколка сидела внутри, излучая тепло, словно бы жар её сотворения всё ещё не улетучился. Когда на западе осталась лишь узкая полоска света, лягушки на канале принялись за свои квакающие ухаживания. А в вышине летучие мыши пировали бабочками и мотыльками. Что-то большое плеснуло неподалеку вблизи прогнивших свай причала. Пока ворон вбирал в себя эти впечатления, мигательные перепонки его глаз надвинулись на зрачки и закрылись. Сердцебиение замедлилось, плеск воды об основание моста убаюкивал птицу. Были и похуже способы помирать, и места похуже, только вор тем не менее чувствовал, что сам себя облапошил.

В облаках появилась луна. Ворон поднял голову, с удивлением прислушиваясь к началу рассветного птичьего пения. Уже? Неужто он спал? Нить его блуждающих мыслей, казалось, не прерывалась, но свет и впрямь занимался на востоке. Впервые после кражи куколки в ушах не стоял больше шепчущий голос. На смену ему пришло что-то иное, какой-то скрип внутри его тела, который ощущался ничуть не меньше, чем слышался.

Сонливость пропала. Встревоженный, ворон попытался сложить распростёртые крылья, но они не слушались. Вместо этого его маховые перья мелко тряслись в грязи, словно бы больше ему уже не подчинялись. Следом послышался сухой треск отпадавших перьев, пришло ощущение растяжения костей, заворочавшихся в пределах мышц тела. В кончиках крыльев нарастали боль и стеснение, пока, словно бы бумагу, не прорвало и из-под кожи не вылезли тощие пальчики. Они изгибались на холодном предрассветном воздухе, стягивая с себя перья, как рукава пальто. Ворон попытался подняться, однако его ноги отросли неподобающе весу головы, которая здорово увеличилась и округлилась. Попробовал каркнуть, однако исторг из себя странную запинающуюся вереницу звуков.

Слова.

Острые зубы врезались в язык, барахтавшийся в незнакомой полости, служившей теперь ему ртом, – клюва больше не было. Немного отпустило. Он заёрзал по земле, забив себе все ноздри пылью. Потом навалилась величайшая боль, заломило киль, основную опору птичьего тела. Кости и плоть изнутри растягивали кожу, словно бы теперь он пузырём раздувался. Рёбра выворачивались и растягивались, вправляя по-новому складки раздававшихся мышц и связок. Боль сделалась невыносимой, и он впал в состояние, когда сознание расползалось в нечто бесформенно-серое. Он смотрел, как поток дождя смывал бренные остатки его чёрно-белого оперения – он больше не был вороном. Он сделался чем-то, привязанным к земле, чем-то с пальцами на руках и ногах и с зубами. Слова? Монстр давным-давно наделил его способностью понимать их, теперь, похоже, ведьмина волшба довершила дело. Она наделила его строением тела, позволяющим создавать их.

Ворон пришёл в себя под утренним солнцем и понял, что его несут, как человеческого младенца. Державший его мужчина переходил по пояс в воде канал. Вода была тёплой и приятной для болтавшихся ножек ворона. Стебли лилий и бурлящие стаи головастиков скользили по пальцам ног. Мужчина пробирался вброд с осторожностью, на ощупь выбирая безопасное место для ног среди погребённого на дне мусора. Когда он выбирался по лестнице, ведшей из канала, мимо врассыпную бросились леопардовые лягушки. Мужчина остановился и глянул вниз на ножки ворона. Вокруг глаз мужчины пролегли морщины, а в рыжей бороде заметны были поседевшие прядки. Неприкрытая одеждой кожа была обветрена.