Необходимость рефлексии. Статьи разных лет - [7]

Разумеется, решающую роль в формировании подобной атмосферы сыграли глобальные мировые процессы, к которым мы приобщились после падения «железного занавеса». И всё-таки, неужели сложившемуся порядку вещей не было абсолютно никакой альтернативы?..

Отдавая себе отчёт в том, что далеко не все со мной согласятся, склонен предположить, что в период «оттепели» у интеллигенции имелся некоторый шанс на более весомую и достойную общественную нишу. Путь эволюционных политических преобразований, надежда на который витала в воздухе тех времён, вполне мог бы этому способствовать.

«Социализм с человеческим лицом»… Лозунг этот сейчас не в моде. Многие из тех, кто его отвергает, не учитывают, однако, что по сути своей он абсолютно соответствует (или, по крайней мере, ничуть не противоречит) освящённой заслуженным авторитетом Андрея Дмитриевича Сахарова идее конвергенции.

Замечу, впрочем, что из четырёх слов упомянутого лозунга самым существенным мне представляется третье: «человеческим». Дух солидарности, открытости и отзывчивости, стремление проявлять чуткость к проблемам и запросам каждой, отдельно взятой, личности – эти черты общественных нравов шестидесятых годов, при всей непоследовательности тогдашних их проявлений, по сей день сохраняют свою притягательность.

Ощущение пронзительной душевной сопричастности вызывают у меня мемуарные, документальные свидетельства Виктора Некрасова, Льва Копелева, Раисы Орловой, Ефима Эткинда, Натальи Рязанцевой и ряда других людей, ярко запечатлевших культурную и общественную жизнь тех времён. То же самое могу сказать и о картинах Бориса Биргера, с выразительной обобщённостью воссоздающих образ тогдашних интеллектуально-богемных кухонных посиделок (продолжавшихся, впрочем, и в 70-е, и в первой половине 80-х годов)… Но на это «празднество Расина» (если пользоваться известной мандельштамовской метафорой) я, родившийся в 1964-м, безнадёжно опоздал.

Обнадёживавшие отголоски настроений, характерных для той эпохи, казалось бы, то и дело вспыхивали в атмосфере первых лет перестройки: на страницах тогдашних газет и журналов, в стилистике новых телевизионных программ, в выступлениях с трибун нашумевших писательских и кинематографических съездов. Эйфория моя, обусловленная этими моментами, прошла, однако, достаточно быстро.

С течением времени ощущалось, что несравненно больший общественный отклик снискали совсем иные тенденции, носившие характер удручающе-прямолинейный и… мобилизационный (!). Всё более и более активно внедрялось в сознание просвещённой среды представление о том, что единственный выход из ситуации, сложившейся в стране – решительный и тотальный слом существующей системы.

Подготовить общество к подобному развитию событий был призван ряд установок, в нетронутом виде заимствованных из некоторых узко-«партийных» диссидентских кладовых: категоричная и непримиримая (что твои советские официозные догмы!) идеология антикоммунизма; фанатичный культ Солженицына, не допускающий ни малейшей возможности спора с политическими, эстетическими, обще-нравственными воззрениями новоявленного духовного вождя и пророка; выхолащивание подлинной сути понятий либерализм, либеральные ценности (подробнее о характере этого явления см. в моей статье о киевском русском оранжизме).

Ещё в 70-е годы факт популярности подобных идеологических установок вызывал обоснованное недоумение у некоторых видных деятелей русской культуры, оказавшихся в эмиграции. Не случайно тот же Е. Г. Эткинд открывал свою мемуарно-публицистическую книгу «Записки незаговорщика», впервые изданную в 1977 году, такими словами:

«На Западе нередко сталкиваешься с полным отрицанием того, чем жила интеллигенция Советского Союза на протяжении почти шестидесяти лет, – всей созданной ею гуманитарной науки и литературы, всех её поисков, если только они не носят явно оппозиционного характера. Некоторые из наиболее радикальных «заграничных русских» закрывают глаза на интеллектуальную жизнь советской страны, <…> словно в течение всего этого исторического периода имело место только одно: насилие партийно-государственной власти над умами и душами граждан. Это – вульгаризация, а значит искажение реальности, ведущее к ложным выводам и логическим тупикам».

Так уж сложилось, что полный объём информации о дискуссиях русского зарубежья в перестроечные годы нам был ещё недоступен. Выстоять под лавиной тогдашнего идеологического прессинга многие из интеллектуалов оказались не готовы.

После августа 1991-го года развитие событий действительно пошло по радикальному сценарию. В результате СССР распался.

Вряд ли может воодушевлять расклад, образовавшийся на руинах бывшего Советского Союза: резкое обнищание значительной части населения; ничем не компенсировавшийся вывод из строя крупных и эффективных заводов, шахт, научно-исследовательских институтов; эскалация межнациональных конфликтов, переходящих в войны. За подобный исход сложившейся ситуации только ленивый не попрекает сегодня горбачёвское руководство. Разумеется, было у него немало просчётов. Но ничуть не меньшую, а, по моему убеждению, даже значительно более весомую часть ответственности за случившееся несут круги и тусовки, методично уверявшие общество в невозможности уравновешенных эволюционных перемен.