Не худо припомнить теперь, что во многих следственных делах о польских мятежниках, как слышали мы от людей знающих, сохранились следы замыслов польской революционной партии на цареубийство. Удивительно ли, что все внимание русских людей с напряжением сосредоточилось теперь на мысли о следствии, к которому подало повод преступление 4 апреля? Все наши государственные и общественные интересы требуют, чтобы корень зла был обнажен вполне. Страшно подумать, если и теперь, когда зло выразилось таким ужасающим образом, оно не будет раскрыто в своих корнях, — если и теперь следствие так же не приведет ни к чему, как ни к чему не привели следствия по делу о пожарах. Вспомним, какими печальными шуточками кончились все исследования, производившиеся над этим делом, в истинном существе которого нет возможности сомневаться.
При мысли о корнях зла мы невольно возвращаемся к последнему мятежу, так поучительному для нас. Где был истинный корень мятежа? В Париже, Варшаве, Вильне? Нет, в Петербурге, где орудиями дела были люди, как, например, Огрызко, которые по служебному своему положению не могли не быть посвящены в наши правительственные дела. Допустим, что этот администратор-изменник избежал бы зоркого ока, следившего из Вильны за петербургскими революционерами, — какую роль играл бы он при настоящих обстоятельствах? Не попадись генерального штаба капитан Сераковский в плен генералу Ганецкому, что помешало бы ему захватить свой багаж (с которым хранился и служебный мундир его), бежать за границу, куда он был уволен в отпуск, и затем вернуться в Петербург совершенно чистым от подозрения в измене? Как смотрел бы он на покушение 4 апреля, он, чуявший силу Польши в раздорах и смутах внутри империи? И тот и другой считали бы себя вправе громко заявить теперь о своей благонамеренности и доказанной на опыте преданности интересам правительства, ссылаясь на свое безукоризненное поведение во время мятежа.
Впервые опубликовано: "Московские Ведомости". 1866.10 апреля. № 75.
