Нэнуни-четырехглазый - [41]

— Вот и прекрасно! Давайте, действуйте! А когда нужно, не стесняйтесь, по любому вопросу обращайтесь прямо ко мне…

Они распрощались, и белый восьмивесельный вельбот доставил гостей к пароходу. Загремела якорная цепь, из трубы повалил черный дым. Пароход развернулся и дал прощальный гудок.

Михаил Иванович не спеша поднимался назад, на перевал. В мыслях он был далеко, где-то в просторах Сибири…

Дальше все протекало так, как предсказал Корф. Переписка между высокими царскими чиновниками шла своим чередом. Помощник министра внутренних дел запросил генерал-губернатора Северо-Западного края — как его высокопревосходительство смотрит на ходатайство генерал-адъютанта барона Корфа? И не возражает ли против возвращения бывшего мятежника Янковского на родину?

Ответ наместника был недвусмысленным. На его взгляд, в Польше, Литве и Белоруссии вполне достаточно неблагонадежных лиц, чтобы еще усиливать их лагерь такими, как Янковский…

В каких выражениях докладывал министр царю — неизвестно. Но как бы то ни было, в июле 1890 года в «деле» ссыльного поляка появился документ, поставивший окончательную точку. Озаглавленный «По Высочайшему Повелению», он гласил дословно:

«По всеподданнейшему докладу господина Министра Внутренних Дел о ссыльном по мятежу 1863 года Михаиле Янковском, восстановленном на основании Высочайшего Повеления 1874 года в прежних правах состояния, ГОСУДАРЬ ИМПЕРАТОР в 5 день июля 1890 года Всемилостивейше соизволил на дарование Янковскому помилования освобождением его от надзора полиции, с разрешением ему повсеместного жительства в империи — за исключением губерний Царства Польского и Северо-Западного края».

Так половинчато — без права возвращения в родные края — был «помилован» Михаил Иванович Янковский. А канцелярия Северо-Западного края тотчас же разослала губернаторам и начальникам жандармских управлений Виленской, Гродненской и Люблинской губерний строжайший секретный циркуляр, запрещающий Янковскому посещать и проживать в перечисленных губерниях. Копия этого документа закрыла двадцатисемилетнее дело в сто двадцать шесть рукописных страниц.

ЗНАКОМОЙ ДОРОГОЙ

Для приобретения нескольких десятков кровных производителей требовались немалые деньги. Для этого Михаил Иванович продал всех второстепенных лошадей и, идя на немалый риск, взял ссуду в банке. Он понимал, что покидает дом надолго, поэтому в помощь жене пригласил из Иркутска ее брата Семена Лукича, оставил и Платона.

В ноябре по первому санному пути из пригорода Владивостока лихо вырвалась ямщицкая тройка. День выдался морозный. В надвинутых на лоб шапках и длинных теплых тулупах скакали на запад Янковский и его второй помощник, отставной унтер-офицер Афанасий Антипов. Небольшие, крытые кожаным козырьком сани легко скользили по накатанному за три дня тракту. На облучке, до глаз укутанный шарфом, крепко держал длинные вожжи плотный ямщик. Под правой его рукой в железной трубочке мерно раскачивался гибкий кнут. Когда бородач брался за него, кони переходили на галоп и в сани летели комья снега…

На станциях отогревались чаем, меняли лошадей, а иногда и ямщиков. За день порою пробегали сотню верст и больше, но долог был тот старинный путь от Владивостока до Томска. Ехали без остановок, без отдыха, и все равно дорога отняла целых два месяца. Только в начале нового, 1892 года, прибыли к месту.

Шесть мощных жеребцов-производителей купили на казенных заводах, а тридцать шесть кобылиц тщательно отобрали в крепких крестьянских хозяйствах Кузнецкого округа. Потом несколько дней ушло на то, чтобы познакомить лошадей друг с другом, научить дружно бежать одним табуном. Наконец они выехали на старинный сибирский тракт.

И пролегла перед глазами дорога, по которой юный польский студент шагал с товарищами на восток — в неведомую даль — двадцать восемь лет назад.

Мало что изменилось за эти годы в облике великого сибирского пути. Только сам Михаил Иванович был уже не тот юнец, что брел в колонне унылых арестантов. Он заметно раздался в плечах и пояснице, поредела пышная шевелюра, а в каштановой бороде появились первые седины. Зато теперь он организатор любимого дела, а дело это приносит немалую пользу далекой, но ставшей такой близкой сердцу окраине русской земли. И скачет домой во главе гурта пламенных лошадей, — садись на любую! Временами даже не верилось: не сон ли это?

Они очень спешили. Весна нагоняла и могла остановить надолго. С теплом развезет дороги, вскроются реки. А денег в обрез, что если разливы задержат на месяц, на два? Чем кормить? Фуража на такую ораву во вьюках не увезешь…

И гнали. Старались идти больше на рысях. Но как ни торопились, до Байкала добрались только в апреле. Момент был критический; сизый лед озера-моря лопался, образуя непроходимые трещины.

На ангарском берегу «священного моря» наскоро сколотили деревянные щиты, поволокли их за собой. Перебрасывали эти мостки с кромки на кромку бездонных зияющих разрывов и осторожно переводили храпевших, упиравшихся коней. Наконец одолели Байкал и подступили к реке Селенге.

Но здесь картина оказалась еще более страшной. Между сушей и льдом уже бежала вода. Что делать? Погнали табун вдоль берега вскачь, но везде то же самое. И лишь в семи верстах ниже Верхнеудинска заметили место, где можно ступить на подозрительно потемневший, ноздреватый лед. А река широкая, над ней пар. И тут даже никогда не терявшийся лихой кавалерист Антипов заколебался: