Неночь - [5]

Меркурио вернул ей стилет.

– Но ты станешь той, кого герои будут бояться.

Она улыбнулась. Неожиданной и очень грустной улыбкой. Замешкалась на пару секунд. Подалась вперед. И ласково поцеловала наждачные щеки.

– Я буду скучать, – сказала она.

И скрылась в тенях.

Глава 2 Музыка

Небо плакало.

Или ей так казалось. Девочка понимала, что вода, льющаяся из угольно-темного пятна сверху, это дождь, – ей совсем недавно исполнилось десять, но она достаточно большая, чтобы знать такие вещи. И все же ей нравилось думать, что эти слезы проливает лицо из сахарной ваты. Они такие холодные в сравнении с ее собственными. Не соленые, не щиплют. Но да, небо определенно плакало.

А что еще ему делать в такой день?

Она стояла на Хребте над Форумом, под ногами блестела могильная кость, волосы разметал холодный ветер. На площади внизу собирались люди, горланили, размахивали кулаками. Они негодовали, стоя напротив эшафота в центре Форума, и девочка задумалась: если его перевернут, разрешат ли осужденным пойти домой?

О, как это было бы чудесно!

Она никогда не видела столько народу. Мужчины и женщины разного роста и телосложения, дети немногим старше нее. На них была безобразная одежда, и их завывания пугали девочку. Она крепко ухватилась за мамину руку.

Та, казалось, не заметила. Ее взгляд был устремлен на эшафот, как и у всех остальных. Но мама не плевала в сторону мужчин, стоящих перед петлями, не кидалась гнилой едой и не цедила «предатели» сквозь стиснутые зубы. Донна Корвере просто стояла в своем черном платье, намокшем от небесных слез, как статуя над пока еще пустой могилой.

Пока. Но это ненадолго.

Девочке хотелось спросить, почему мама не плачет. Она не знала значения слова «предатель», так что хотела спросить и о нем. Но каким-то образом она понимала, что здесь нет места для слов. Поэтому молчала.

Наблюдала за происходящим.

На эшафоте внизу стояли шестеро мужчин. Один в капюшоне палача – черном, как истинотьма. Другой в мантии священника – белой, как перья голубки. Четверо остальных замерли со связанными руками и мятежом в глазах. Но когда мужчина в капюшоне надел каждому на шею петлю, девочка увидела, как непокорность покидает их лица, постепенно становящиеся бескровными. В последующие годы ей не раз говорили, каким храбрым был ее отец. Но в тот день, глядя на него, стоящего в конце ряда, она знала, что он боялся.

Девочка всего десяти лет отроду уже знала цвет страха.

Священник вышел вперед и постучал посохом по подмосткам. Его борода напоминала изгородь, а плечи были, как у быка. Мужчина больше походил на разбойника, который убил старца и украл его одежду, чем на святого человека. Три солнца, висевшие на цепи вокруг его шеи, пытались блестеть, но тучи в плачущем небе не оставляли им ни малейшего шанса.

Его голос был сладким, темным и вязким, как ири́с. Но вещал он о преступлениях против Итрейской республики. О предательстве и измене. Преподобный разбойник призвал Свет быть свидетелем (будто у Него был выбор) и назвал каждого мужчину по имени.

Сенатор Клавдий Валенте.

Сенатор Марконий Албари.

Генерал Гай Максиний Антоний.

Судья Дарий Корвере.

Имя ее отца прозвучало как последняя нота самой грустной песни, которую она когда-либо слышала. Глаза наполнились слезами, размывая мир в бесформенное пятно. Каким же крошечным и бледным он казался в этом воющем море. До чего одиноким. Она вспомнила, каким он был еще совсем недавно: высоким, гордым и – о, до чего сильным! Его доспехи из могильной кости сияли белее зимы, плащ разливался алой рекой за спиной. От уголков ясных голубых глаз разбегались морщинки, когда он улыбался.

Доспехи и плащ исчезли, теперь их сменили грязные мешковатые тряпки, а синяки по всему лицу были размером со спелые фиолетовые сливы. Правый глаз заплыл, второй смотрел в землю. Как же ей хотелось, чтобы папа взглянул на нее! Чтобы он вернулся домой.

– Предатель! – орала толпа. – Пусть станцует!

Девочка не понимала, что они имеют в виду. Она не слышала никакой музыки[3].

Преподобный разбойник поднял взгляд на зубчатые стены, на костеродных и политиков, собравшихся наверху. Казалось, на представление явился весь Сенат – почти сотня мужчин в мантиях с фиолетовой оторочкой безжалостно смотрели на эшафот.

Справа от Сената стояла группа людей в белых доспехах и кроваво-алых плащах. Обнаженные мечи в их руках были объяты рябящим пламенем. Их звали люминатами – это девочка хорошо знала. Они были папиными братьями по оружию до «предавания» – это, как она полагала, и делали предатели.

Как же тут шумно!

Среди сенаторов стоял красивый темноволосый мужчина с пронзительными черными глазами. Его роскошная мантия была окрашена в темно-лиловый цвет – одеяние консула. И девочка знала – о, она так мало знала, но, по крайней мере, она знала, что это человек, занимающий высокое положение. Выше священников, солдат или толпы, требующей танца, хотя не было никакой музыки. Она полагала, что если он прикажет, народ отпустит ее отца. Если он прикажет, Хребет расколется, а Ребра разотрутся в пыль, и сам Аа, Бог Света, закроет все три своих глаза и окунет этот ужасный парад в блаженную тьму.