Ненависть к тюльпанам - [34]

Когда Франс оставался сам по себе, к нему подходили люди и спрашивали, не нужна ли ему помощь. Естественно, возникали беседы, в которых Франс выяснял всякие подробности, известные только местным жителям, и рассказывал свою историю о том, как немецкие солдаты ели лошадиные мозги на снегу. Конечно же, перепадали случайные монеты.

Однажды я вернулся после безрезультатного преследования темноволосой женщины и увидел полицейского, разговаривающего с Франсом. На мгновение я испугался — неужели кто-то сообщил про нас? Но Франс заметил меня и подозвал к себе.

— Это мой племянник! — сказал он полицейскому. — Он помогает мне передвигаться!

— Хороший мальчик! — Полицейский кивнул мне. — Вы не поверите, что совершают в эти дни дети такого возраста и даже моложе! Рассыпаются по всему городу и тащат, что только могут удержать их руки! Голод доводит людей до безумия! Всё растёт — убийства, грабежи, воровство! И цены!..

— Но только не солдатские пенсии!

— И не зарплата полицейских!

— Привет твоей жене!

— Удачи тебе, Франс!

— Я был знаком с ним ещё до войны, — сказал Франс, когда полицейский отошёл. — Смотри, что он дал мне: продуктовые карточки на хлеб и молоко! Надо найти магазин, в котором можно их отоварить!

* * *

На следующий день я впервые увидел мёртвого человека.

Было очень раннее утро. Я вёз Франса по мосту.

— Гляди! — Он указал на воду канала.

Сначала я не понял, что это было — чемодан или автомобильная шина. Но ни то и ни другое — это оказался труп очень толстого мужчины, плававший в воде лицом вниз.

— Возможно, что это пьяница упал в канал и утонул, но я сомневаюсь! — сказал Франс. — Трудно найти сейчас столько спиртного, чтобы так напиться! К тому же, этот парень слишком толст, а алкоголики обычно бывают худые… Нет, я думаю, что это был скрывавшийся еврей, который умер ночью, а голландец, прятавший его, в панике выбросил тело в воду. Конечно, плохо быть расстрелянным за укрывание живых евреев, но кто же захочет быть расстрелянным за укрывание мертвеца? Особенно, учитывая, что тебе за него уже не платят!.. Это же просто кинокомедия в стиле Чарли Чаплина! — продолжал Франс, смеясь. — Представь себе, маленький тощий голландец пытается стащить огромного жирного мёртвого еврея вниз по лестнице, стараясь не разрушить её, а потом волочит через улицу к каналу в страхе быть схваченным немецким патрулём! О, я бы заплатил, чтобы посмотреть такое кино!

* * *

Последние дни июля выдались очень жаркими. Не выпало ни единого дождя. Зной и постоянная нехватка пищи превратили нас в вялых и сонливых.

Иногда, стоя за креслом Франса, я просто дремал с открытыми глазами.

Однажды мне пригрезилось, что все каналы замёрзли и официанты на коньках развозят своим посетителям бокалы с холодными напитками на серебряных подносах.

Я зажмурился и открыл глаза; видение исчезло, но то, что предстало передо мной, оказалось не менее поразительным. Кийс стоял прямо около кресла Франса, изумлённо взирая на него и на меня.

Я улыбнулся от счастья видеть его впервые с тех пор, как мы вместе ходили разгребать снег, предупреждая жителей о предательстве Мартина. Это было как раз перед моей болезнью.

— Кийс! — воскликнул я.

Но злобная усмешка презрения на его лице говорила без слов: «Теперь я вижу, на чьей ты стороне!»

И прежде, чем я мог сказать хоть что-нибудь, он поспешил прочь. Я понимал, что мне нужно погнаться за ним, объяснить, рассказать, как болен мой отец… Но он никогда не любил своего отца так, как я моего.

— А! Второй саботажник! — сказал Франс, вспомнив, где он встречал Кийса.

Я остался стоять как вкопанный.

* * *

Доктор объявил, что больше не будет посещать нас. У него закончились лекарства, а у нас не было денег. Он спросил, чем кормили моего отца в течение последнего времени. Когда мы рассказали ему, он только покачал головой, сказав, что положение безнадёжно.

Такую же безнадёжность я чувствовал в последний день июля 1944-го, когда мы с Франсом сидели в тени старых деревьев около церкви Весткёрк.

Франс дремал. Я бодрствовал, но всё окружающее не оказывало на меня никакого воздействия, как кинофильм с непонятным содержанием.

Поэтому я не обратил особого внимания на пожилую женщину, прошедшую мимо нас.

Внезапно она развернулась и, подойдя к нам, заговорила так резко, что Франс мигом проснулся.

— Что вы оба торчите на моей улице? Я вижу вас здесь каждый день!

Только в этот момент я понял — кто она: та старуха, которая сидела у окна над бакалейным магазином.

Но вблизи она не выглядела такой старой, хотя волосы у нее были полностью седые.

— Что мы ищем? — переспросил Франс. — То же, что ищут все — немножко еды, немножко удачи!

— Сейчас во всей Голландии нечего есть! А наша удача исчезла давным-давно! — продолжала она с пугающей яростью. — И ваша также, как я вижу! — Она посмотрела на ноги Франса.

— Это верно, моя тоже. В России! Там даже хуже, чем здесь. Я видел немецких солдат, евших ложкой лошадиные мозги!

— И поделом им! — сказала она, немного успокоившись. — Ты-то, по крайней мере, вернулся домой живым!

— Это так, — вздохнул Франс. — А вы потеряли мужа?

— Его я потеряла ещё до войны. Нет, на этот раз — сына!