Ненависть - [19]

— Все о’кей. Много работы. Очень много. — Я обхватываю свою чашку ладонями, чтобы согреть пальцы. Я отхлебываю кофе. Он обжигает.

— Интересное дело? — Он откусывает круассан. Губы у него всегда были липкие, к ним пристает крошка, и мне хочется ее слизнуть. Я часто так делала.

— Мошенничество с бухгалтерией, — вру я. — Совершенно очаровательное. А ты? Случалось что-нибудь занятное на твоей «скорой помощи»?

— Вчера я принимал роды. Это было круто, — рассказывает он. — Чудо жизни, и вообще.

— Ух ты, — отвечаю я. — Здорово.

— Вот так. Ну ладно. — Эндрю поднимается, показывая, что наш разговор на данный момент закончен, и бросает оба недоеденных круассана в корзину для мусора. Я еще не готова уходить, я даже не закончила свой завтрак, но все равно следую за ним обратно в главный зал вокзала, пока он не останавливается перед большими часами.

— Береги себя, — говорит он, и я поворачиваюсь к нему, надеясь, что он поцелует меня на прощание. Я знаю, что не заслуживаю этого, но мне хочется почувствовать его губы, почувствовать трепет Эндрю еще раз. Я была бы рада, даже если бы он просто чмокнул меня в щечку, как брат или дальний родственник. Это бы меня поддержало.

— Ты тоже. Спасибо за помощь, — отвечаю я, но он меня уже не слышит. Когда я поднимаю глаза, — со склоненной головой, вся в ожидании, — передо мной никого нет.

Эндрю уже на другом конце вокзала, бежит себе на всех парах к выходу.

* * *

Ривердейлский дом престарелых похож на отель в Лас-Вегасе. Шикарный вестибюль — потолки с золотой отделкой, диваны с резными ручками, даже стол консьержа. На первом этаже кинотеатр, столовая и кафе, расположенные вокруг гост иной в центре, так что найти выход здесь — почти невыполнимая задача. Телевизионные экраны в лифтах атакуют мозг, объявляя о событиях, требующих вашего внимания и времени: «“Терминатор”: боевик сегодня вечером!», «Политическая ситуация на Ближнем Востоке: есть ли надежда на мирное решение?», «Инвестиции 101: как сделать так, чтобы ваши сбережения росли». Не могу сказать, какое из этих двух мест хуже, дом престарелых или Вегас, но и там, и здесь используют одинаковый крючок оптимизма, ловя на него измученных клиентов. Люди отправляются сюда, чтобы умирать медленной смертью.

Впрочем, дом престарелых для этого как раз самое подходящее место. У моего дедушки двухкомнатные апартаменты на этаже «активных» стариков, «пентхаус» с окнами от пола до потолка. Внутренняя отделка аккуратная и рациональная, все многофункционально — именно так, как ему нравится. В кофейном столике имеется скрытый выдвижной ящик для настольных игр, на тостере также можно приготовить курицу гриль, крышка сиденья унитаза поет песни. Когда мой дедушка переехал сюда несколько лет назад после небольшого удара, это казалось достойным компромиссом. Независимость была сохранена, по крайней мере, внешне. Пусть он питается, как первокурсник колледжа, пусть он носит медицинские бирки, но, в конце концов, у него есть своя входная дверь; и он был непреклонен в этом требовании.

Главная проблема дома престарелых, — если забыть о том, что обратной дороги отсюда обычно не бывает, — заключается в неизбежности контакта со старостью и дряхлостью. Апартаменты дедушки Джека обслуживает тот же лифт, что и «крыло постоянного ухода», и каждый подъем наверх служит напоминанием о том, что его ждет. Никому не хочется видеть вездесущие стойки, с которых свисают пластиковые пакеты, напоминающие искусственные фрукты, и больших нянечек, ухаживающих за маленькими людьми. Никому не хочется слушать стоны, так жутко напоминающие последнее прощание.

Я приветственно машу рукой дедушке Джеку и Рут, его соседке и приятельнице, заметив их в другом конце вестибюля. Я иду к ним по мраморному полу и вижу, как Рут наклоняется и смахивает пух с клетчатой рубашки моего дедушки.

— Ты что, выпивала, дорогая? — спрашивает дедушка, после того как я целую его в щеку. У этого человека нос, как у нарколога.

— Да, вчера вечером было слишком много текилы. Прости, дедуля.

— Я так и знал. Поэтому ты и опоздала, верно? Не могла оторвать голову от унитаза?

— Что-то вроде этого.

— Спасибо. Ты только что заработала для меня тридцать баксов. Рут? — Он протягивает ладонь в ее сторону.

— О чем ты говоришь?

— Я поспорил с Рут, что никаких проблем с метро не было, а она утверждала, что ты не стала бы меня обманывать. Я, понятное дело, знаю тебя немного лучше. — Мой дедушка по-военному отдает мне честь, прикасаясь к козырьку своей матерчатой кепки — реликвии дней его юности. Я все пытаюсь стащить ее, как проделала это с его элегантным габардиновым плащом «Берберри». Я знаю, что он не против, он говорит, что рад, когда его вещи начинают гулять по Манхэттену по второму кругу.

— Простите, — говорю я Рут и обнимаю ее. — Я учусь у лучших.

И я вовсе не преувеличиваю. Действительно, всему, что я знаю о жизни, я научилась у дедушки Джека. Завязывать шнурки, повсюду таскать с собой книги, говорить «пожалуйста» и «спасибо», посылать открытки, грезить наяву, давать большие чаевые, интересоваться существованием Бога, улыбаться сквозь боль. Выдумывать.