Ненависть - [78]

Лис полулежал на кровати, Ярре сидел напротив. Пушистиков благополучно накрыли каким-то плащом — вроде, так полагалось, ни тот, ни другой не знали, что делать с такими маленькими. Лис жадно жевал мелко порезанные кусочки мяса, он так же, как хрупкий Эйзе, был страшным прожорой, никак не мог насытиться. Сотник глядел на это с явным удовольствием, он-то боялся другого — он помнил, как пленные твари упрямо отказывались есть, как уходили в течение нескольких дней в свои Предвечные чертоги. А этот, похоже, хотел жить. Сам-то он съел совсем немного пирога Альберика и выпил воды — молочко для Лисеныша. Наконец, Рыжий насытился, поставил опустошенный кувшинчик, тихо поблагодарил за еду. Тяжело было на это смотреть — Лисеныш вел себя совсем не так, как помнил его Ярре. Он словно изо всех сил пытался купить расположение окружающих и немного передышки. Да еще этот чужой всезнающий взгляд, иногда появляющийся у Лиса — страшно. Видимо, Лис что-то почувствовал, немного сжался, притих. Он вообще был очень тихим, тем более, с Ярре. Немного порадовали живые игрушки, но все закончилось. Ладно, придется как-то примириться с этим. Ярре неловко сказал: «Все, тебе спать пора.» Лис как-то бледно улыбнулся, да уж, спать, в это время-самая работа. Долго еще придется забывать старые привычки. Он покорно закрыл глаза. Мордочка стала совсем детской, Ярре мрачно усмехнулся — он староват для игр с клиентами — так, что ли, сказал управляющий. Не хотелось об этом думать. Лис, не открывая глаз, тихо сказал: «Вам тоже пора спать, вы же вчера не спали, да и после…» Да уж, как он вчера не спал — Лис просто не видел, как его приблуды будили. Сотник ворчливо ответил: «Я найду себе место…» Лисенок усмехнулся, чуть подвинулся: «Места хватит, только не уходите — мне страшно одному…» И застывшее в напряженном ожидании лицо — согласится, побрезгует? Сотник только головой покачал — чтобы бешеный Лисенок позвал прилечь рядом, да еще и признался, что боится. Да никогда… Прежде… А сейчас он напряженно ждет ответа. И не надо кричать, что мальчишка тебе не нужен — он и не зовет к любви. Просто нужна защита. И платить ему за это нечем.

Ярре поднялся, подошел кровати, осторожно прилег рядом — он не забыл истошный крик Лисенка, когда случайно сделал ему больно. Лис удовлетворенно вздохнул, улыбнулся. Послышалось спокойное дыхание — он почти сразу заснул — защитник рядом, ничего не случится…

В спальне Наместника шел тяжелый разговор-после того, как Эйзе наелся и наигрался, воин утащил его спать. Вот только ему надо было еще кое-что сказать перед сном. Мыш пронесся по спальне, повалился на ложе, призывно поглядывая из-под светлой челки лукавыми глазами — ну точно Лис научил — не было таких привычек у малыша. Наместник не торопился раздеваться, медленно сказал: «Мыш, я завтра уезжаю на границу на несколько дней…» Он боялся повернуться — такая повисла тишина, казалось, Эйзе перестал дышать. Глубокий вздох. Снова молчание. Наместник повернулся — Мыш сидел на ложе, лицо опущено, а плечи как-то жалко сгорбились и такое горе видно по поджатым рука и ногам, сгорбленной спинке, что просто сердце надрывалось. Ремигий очень мягко сказал: «Я не могу тебя взять — там два дня пути без отдыха, а потом проверка дня три-четыре, ты меня совсем не будешь видеть.» Врал Наместник, безбожно врал: не проверка там была, а попытка оттяпать часть территории со стороны соседей. Вроде бы, Солнечноликий договорился в ними, что они отведут передовые отряды — под угрозой большой войны, но надо было посмотреть на выполнение договора и потом доложить императору. И вряд ли противная сторона будет рада визиту пары сотен воинов Империи. Так что безопаснее было оставить Эйзе здесь, страшась повторения припадков его бешенства, чем везти с собой, ежеминутно подвергая его жизнь опасности…

Мыш поднял голову — слез в глазах не было. Встал, подошел к воину вплотную. Тонкие ледяные руки скользнули под тунику Наместника, лаская горячее тело врага. Вмиг охрипнув от волнения, Ремигий растерянно и вопросительно шепнул: «Мыш???» Мальчишка проявил инициативу к призыву к любви за все время только один раз, и воин всегда чувствовал себя немного насильником, затягивая Эйзе на ложе. Синие глаза смотрят прямо, только горе в них. Но … губами тянется к губам Ремигия, выпрашивая поцелуй. Воин глубоко вздохнул, наклонился, прижался к губам Эйзе. И… охх, Рыжик, ну и будет тебе, когда выздоровеешь… Мальчишка не сжимал губы судорожно, из всех сил прижимаясь к губам возлюбленного, а чуть приоткрыл их, воин почувствовал, как нежный язычок облизал его губы, скользнул дальше, провел по внутренней поверхности губ. Это было настолько неожиданно, что воин чуть не задохнулся — забыл вдохнуть. Руки, по-прежнему леденющие, скользят по спине, холодя ее, Мыш чуть прижимает ладони сзади к плечам воина. Ремигий теряется-Мыш никогда себя так не вел, это как-то слишком взросло и осознанно для него. Но хочется продлить такое странное объятие. Воин кладет руки на бедра мальчишки, поглаживая их, почти в том же темпе, что Мыш проводит пальцами по грубым бороздам шрамов на спине, не видя их, но ощущая всю боль, которую они когда-то приносили. Прервать поцелуй нет сил — губы Эйзе полураскрыты, как лепестки розы, сладкие нежные губы. Страшно, непривычно, мучительно сладко. Отчаянное томление, ужас перед расставанием. Мыш, что ты вытворяешь? Мыш, наконец, отрывается от губ Наместника, поднимает к нему лицо с припухшими губами — глаза улыбаются. Ремигий коротко вздыхает — терпеть сил просто нет. Нежное тело, тесно прижавшееся к нему, рождает дикое, бешеное желание. Он подхватеывает Эйзе на руки, тот коротко вскрикивает… Неумеха, дикарь — воин слишком сильно прижал мальчишку к себе, сделал больно. Нежный шепот, тихий поцелуй в качестве извинения, Мыш дышит ему в щеку, потом что-то мурлыкает. Доносит до ложа, укладывает на спину. А теперь — немного баловства — каждую тряпочку снять с нежного тела с поцелуями, пересчитать все косточки на бедрах, поцеловать коленки, все в синяках и ссадинах, нежные ребрышки, ключицы, ямочки над ключицами. Эйзе растерянно вскрикивает — воин удивил его не меньше, чем Мыш со своим поцелуем. Тянется к фибулам на плечах, расстегивает их. Немного неудобно это делать, когда тебя обцеловывают и облизывают, мальчишка сильно выгибается, чтобы достать до плеч желанного. Воин вздыхает — легкие пальцы скользнули ниже, развязывают узел повязки на бедрах. Нежно касаются внутренней стороны бедра, движутся дальше. Все это прерывается только вздохами воина, когда Мыш попадает, лаская, в особо чувствительное местечко, и тихими всхлипами Мыша — он уже собой почти не владеет, тонкое тело выгибается под ласками, как от мучительной боли. Воин осторожно спрашивает: «Мыш?» Никогда больше-насильно, никогда больше — без желания мальчишки, никогда больше — без ответного прерывистого: «Да!» Они только учатся владеть друг другом, первые шаги, такие сладкие, такие неуверенные. Мыш тихо шепчет: «Да!» Воин осторожно поднимает его на руки, усаживает на колени, Мыш сладко жмурится под поцелуями и нежно гладит руками бедра воина, осторожно поглаживает восставшую плоть. Ремигий вздрагивает, но продолжает ласкать Мыша — он опять сильно опаздывает, тело содрогается, но он еще не возбужден. И воин терпеливо ждет — он хочет, чтобы возлюбленный испытал то же, что и он. Мыш тихо вскрикивает, воин улыбается — тело твари начало отвечать. Ложится сам, укладвает рядом Эйзе. Осторожно переворачивает на животик, целует между лопаток — Мыш слабо стонет, вздрагивает всем телом. Тихий нежный шепот, нежные поглаживания, поцелуи в плечи и бока, только не бойся, Мыш, я тоже очень боюсь сделать больно. Мальчишка приподнимается на колени, воин осторожно поглаживает животик, тугую плоть. Осторожно проводит рукой по нежной складочке между ягодиц, Мыш тихо вздыхает. Он сейчас готов принять все, возбуждение и жажда сжигают и его. Невинное дитя становится взрослым. Масло пахнет луговыми травами, почти, как волосы Рыжика. Мягко провести влажной рукой, немного растянуть вход. Страшно сделать больно, так страшно. Но малыш молчит, значит, боли нет. Еще нежное поглаживание, касание немного растянутого входа и резкий вход-движение, Мыш вскрикивает, замирает. Воин тяжело вздыхает — для того, чтобы удовлетворить свое желание, он раз за разом мучит Эйзе. Но тот уже слабо хрипит: «Молю, не тяни!» Мерное, медленное движение — дать возможность привыкнуть, чуть глубже и быстрее, и сдерживать себя — Мыш не успевает, снова не успевает. Темп движений ускоряется, все быстрее и быстрее, Мыш с трудом удерживается на коленях, вскрикивает, воин сильно прихватывает ладонью теплый мешочек и твердую плоть, грубовато, но Мыша по — другому просто не приласкать. Мальчишка вдруг вскидывается, приподнимает голову, пытается … вырваться? Нет, другое, жестокое биение проходит по всему телу твари, все-таки они по-другому сложены и ощущают по-другому. И Наместник вскрикивает в голос — жесткое чувство освобождения, излития, успокоения. Эйзе сжимается в комок и распрямляется, воин едва успевает выйти из него — ведь так и покалечить можно, отчаянный звенящий крик, выплеск белой жидкости на животик, мальчишка падает на воина и затихает. Тишина, тепло, перепутанные белые и черные волосы, скрещенные руки и ноги любовников. Полное единение, так близко, что ближе и быть не может… Воин нежно целует Эйзе: «Радость моя, спасибо.» Мыш что-то шепчет, как в бреду. Воин слышит: «Не верить, что умер, долго жить, не пытаться умереть…» О боги, да он боится этой поездки, боится, что Наместник погибнет. Ведь было велено убить… И вот так… Или был другой приказ? Мыш родной, какой же ты … Царевич мышиный, горюшко синеглазое…