Ненависть - [23]

Воин подплыл уже к середине реки, когда увидел неподалеку тихую заводь и там — заросли каких-то белых цветов, цветущих прямо в воде. Вот уж не ожидал — водяные лилии здесь? Смешно. Ну что, потешить мышонка, принести ему лилий? Дурость — взял насильно, а теперь цветы таскает… Но они сильно пахнут, и у них яркая пыльца — будет смешно чихать, сморщивать свой носик. Ладно, это будет забавно. Два-три мощных гребка — и вот они, лилии, вырвать несколько штук. Ох, Цезарион, и глупец же ты!

Мышонок растерянно смотрел на воина, выходящего из воды с пучком водяных лилий в руках. То, что Наместник красив лицом, хотя, на взгляд тварей, черные глаза — признак некрасивый, он знал. Но в течение этих трех дней в его палатке он чувствовал больше его прикосновения, чем рассматривал его тело. Да и когда было: полутьма палатки, то насилие, то какая-то безумная нежность. А вот теперь он увидел его… Красивое тело молодого воина, узкие бедра, широкая грудь, сильные руки, но все изуродовано шрамами, следы старых ранений — уже белые и еще свежие — багровые. Похоже, Наместника это мало беспокоило, он даже не подумал об этом, раздевшись перед купанием, но смотреть на это при ясном дневном свете было невыносимо, — за каждым грубо заросшим шрамом, за каждой страшной путаницей сросшейся кожи — боль, непрерывная боль. Тварь знал это — та рана, которую он получил в этом бою, была далеко не первой, и некому было зализать эти раны, чтобы все срослось правильно, без уродства. Почувствовав взгляд Твари, Наместник тихо и зло спросил:

— Что, не нравлюсь? Уродлив?

Тварь молча опустил голову. Он не почувствовал, что вновь проявился его истинный облик, и на Наместника смотрело сейчас прекрасное лицо взрослого юноши с мучительным выражением страдания на лице.

Лилии упали на колени Твари:

— Держи, это тебе.

Наместник молча повернулся к мышонку спиной, начал одеваться. Ему было больно — в глазах Эйзе был откровенный страх, когда он разглядел все его шрамы. Конечно, предводитель должен быть удачлив и не получать раны в бою, а может, просто получив их, никогда не жаловаться и залечивать их самому. Еще одна причина для отвращения. Да и так ясно, что ничего не получится. Тихий вздох за спиной и тихий смех — воин резко обернулся. Эйзе был перемазан в ярко-желтой пыльце, тонкие бледные пальчики быстро плели венок, часть лилий была отложена в сторону. Он поднял глаза на воина — мордочка мышонка смешно сморщилась, и он чихнул. Боль уходила. Все так, как он захотел — мышонок получил игрушку и смешно чихает от пыльцы. Жесткие губы неосознанно сложились в мягкую улыбку, черные суровые глаза потеплели. Эйзе поднялся, взял венок и потянулся к воину, тот, поняв, чего хочет малыш, чуть наклонил голову. Мышонок быстро надел ему венок и улыбнулся. Лицо стало привычным, потешным — мышиного царевича. Воин мягко спросил:

— Еще посидим здесь?

Малыш кивнул, взялся за отложенные лилии, два самых больших цветка отложил, что-то начал делать с их стеблями, воин молча присел рядом — тоненькие пальчики трудились очень быстро, но воину было незнакомо то, что он делал. Мышонок удовлетворенно кивнул, поднял то, что он сделал — большой цветок висел на перевитых стеблях и надел на шею воина. Наместник лишь покачал головой, но возражать не стал. Пусть играет. Надо будет ему какие-то игрушки в крепости купить, все равно быть с ним постоянно воин не сможет, а выпускать на улицу, даже под охраной — очень опасно, Тварей ненавидят. Эйзе увлеченно плел второй венок. Воин незаметно наблюдал за ним: на бледной щеке — тень от длинных ресниц, мордочка изредка нервно кривится — что-то не получается, потом вновь удовлетворенный вздох — значит, получилось. Какой же он забавный. Мышонок маленький. Эйзе доплел венок, осторожно надел его на свою голову, а вот большой цветок надел перевитием на запястье, взглянул на воина в поисках одобрения. Ремигий засмеялся:

— Хорошо, моя радость, красивый.

Мышонок удовлетворенно кивнул, вытянул руки, отдыхая. Задрал мордочку к уходящему солнцу — пока они бродили, уже вечереть начало. Еще немного — и на лагерь падет тьма, здесь очень быстро темнеет. Воин напряженно сказал:

— Эйзе, пора уходить — поздно уже. Завтра погуляешь.

— Тогда сними венок сам.

Воин кивнул, осторожно снял с волос цветы, протянул мышонку, тот снял свой и вдруг, резко размахнувшись, забросил их в воду — воин не успел его остановить. Наместник зло спросил:

— Что ты удумал?

Мышонок покачал головой, тихо ответил:

— Но в лагерь же так нельзя. Ты цветок оставишь или снимешь?

Воин кивнул, снял с шеи игрушку, протянул Эйзе:

— Забери, еще можно будет в воду положить. Пусть будут.

Мальчишка пожал плечами, промолчал. Ну да, правильно — какие цветы в палатке у воина, в лагере, там, где произошло насилие, какие цветы, какие венки? Зачем вообще все это? Но мышонок вдруг сказал:

— Если положить в кубок, то да — будут жить. Они в воде долго стоят.

Воин кивнул, поднял Эйзе на руки, прошел по песчаному скату наверх, взял за руку, и они потихоньку побрели в сторону лагеря, Эйзе тянулся сзади, очень неохотно, ему не хотелось обратно в палатку. Ярре подошел к ним уже в лагере, тихо сказал: