Ненаглядный призрак - [9]

Однако начальница нагнетала восторг: вы не понимаете, это же так круто! Вау, секси! А потом ушки себе домой заберёте бесплатно – для детей. Да, девочки? Да?

Те уже колебались: ну, вроде да.

Но тайный антилидер Клюшкина время зря не теряла. Она избирательно покуривала с феями на складе и внушала по полной программе: это стрёмно, унизительно и вообще позор.

И уже назавтра самые внушаемые уходили в отказ: «Нет, не могу». – «Ну почему же нет-то?» – «Потому что унизительно, и вдруг кто-то знакомый в магазин придёт».

Партию французских ушей прислали вместе с новой косметикой, но на них никто и смотреть не захотел.

К тому времени и сама директриса начала постепенно отыгрывать назад: сперва подумала, что надо бы выписать феям премию за позор. Затем стала сочинять версии для центрального офиса, одну трагичнее другой. Французские ушки малы для российских голов. У продавщиц жестокая мигрень. Некоторые даже не могут улыбаться и путают слова.

Праздничные дни казались бесконечными. Девочек заранее предупреждали: работаем до последнего тошнотика. Это значит, часов до одиннадцати, и никакой личной жизни, и не будет времени что-то купить для дома и семьи, приготовить, накрыть на стол.

Кто-нибудь контрабандно приносил на работу шампанское, и в течение дня феи поочерёдно выбегали из торгового зала, чтобы глотнуть прямо из горлышка. Жизнь вне магазина уже как бы не подразумевалась. В двух словах, настроение было такое: нечего терять.

Арина вышла в туалет, заперлась и позвонила Герману Сергеевичу. Он долго не отвечал, потом отозвался недовольным кашлем.

«Алло, – сказала Арина, – это Вера. Меня просили передать, что Арина приехать не сможет, она сегодня работает допоздна. С наступающим!» И выключила телефон.

После восьми вечера дух «Советского» шампанского перешиб все французские ароматы. Самые заводные феи, примерив уши, чувствовали себя секс-бомбами и с русалочьим смехом бегали от покупателей.

Посреди уличной темноты магазин ослеплял стерильным светом, блистал, как бриллиантовая шкатулка. Но тошнотики вносили с улицы на обуви снежную грязь и марали белый сияющий пол. Как их можно было после этого любить?

Арина тоже надела ободок с ушками – почти машинально, ей было, в общем-то, всё равно. У неё была простая гладкая причёска, а самая нарядная одежда – из секонд-хенда. С тех времён, когда в обязанности Арины входило ставить клизмы и выносить за больными утки, она воспринимала любую работу как мучительную напасть, которую следует терпеть.

В какой-то момент, разговаривая с клиенткой, Арина почувствовала на себе пристальный взгляд и обернулась к витринному окну. За стеклом стоял Герман Сергеевич и смотрел прямо на неё. И ей почудилось, что он смотрит с таким тяжёлым презрением и жалостью, что она не придумала ничего лучше, чем убежать из торгового зала на склад, в курилку. Там она посидела с минуту, ни о чём не думая, потом расплакалась. В последний раз она плакала так же сильно ещё в детском саду, в подготовительной группе, когда её дразнили за то, что она носила толстые рейтузы ниже колен и не выговаривала сразу несколько букв.

Потом Арина вспомнила, что здесь её может застигнуть начальство, немного привела себя в порядок и пошла обратно в зал. Герман Сергеевич стоял возле кассы, а возле него крутилась директриса: она уже всучила ему что-то из старой коллекции и теперь немилосердно кокетничала. Но Герман Сергеевич вдруг обогнул директрису, как шумную помеху, подошёл к Арине, застывшей с мокрым лицом, и довольно-таки свирепо сказал: «Пойдём отсюда – прямо сейчас».

Уже через минуту они шли в сторону стоянки супермаркета «Нашатырь», где Герман Сергеевич припарковал свой антикварный, доисторический драндулет.

Конец декабря был таким же тёплым и слякотным, как осень, но, когда к ночи подмораживало, казалось, что стало значительно чище.

Аленький цветочек

Когда я поняла, что это ты – тот самый человек, которому я тысячу лет назад, в другой жизни, мечтала отдать на растерзание свою сумочку, у меня ёкнуло и упало сердце, как перед чем-то непоправимым. И ёкало и падало каждый раз, стоило мне только увидеть, что от тебя пришло сообщение, хотя бы два слова на корпоративную почту, или я просто замечала какой-то жест в мою сторону. Ты был корректен и сохранял дистанцию. Ну, и ради приличия стоит сказать, что доктор Фрейд может не волноваться: дамская сумочка иногда всего лишь сумочка, не более того.

Потом каким-то загадочным образом ты меня разглядел в бесконечной ленте Фейсбука – сама-то я давно тебя нашла, но вела себя как очень влюблённая, старательная тихоня, и ты вдруг одарил молчаливым «лайком» фотографию, которую я выложила: некрасивая девочка с книжкой и короткая подпись, что я и есть эта девочка, но без кос, как у неё.

Мне начало казаться, что ты сразу всё понял про меня, а потом стало немного обидно: вдруг ты думаешь, что я такая угловатая, сутулая и нелюдимая. Ведь на самом деле я живая и горячая. Но сколько нас там таких – живых и горячих? Ты-то был живым для меня с самого начала, и я была живой. Потом я возмечтала: почему бы нам вдруг не стать друг для друга чем-то большим? Тут у меня возникло что-то вроде плана, который состоял из трёх пунктов: 1) не надоесть; 2) напасть; 3) будь что будет.