Ненаглядная красота - [41]
— Что прикажешь, хозяин?
— Чтобы через час с минуточкой были у меня здесь два царевича: по колено ноги в золоте, по локотки руки в серебре, на каждой волосинке по жемчужинке.
А они ему в ответ:
— Этого сделать, Иван-царевич, у нас силы нет: это сделать только ты сам можешь. Иди прямой дорогой в нехоженый лес; там в избушке живут два серых волка. Это и есть два брата-царевича. Возьми ты с собой два пшеничных хлебца, замеси ты тесто на материнском молоке. Ухватят волки те хлебцы, станут сразу людьми. А не то они тебя съедят, белых косточек не оставят.
Пошёл Иван-царевич к матушке. Всё ей рассказал.
Замесила царица два пшеничных хлеба на своём молоке; взял их Иван-царевич, завернул в полотенце и в путь отправился.
Зашёл он в лес дремучий. Нашёл старую избушку. Положил на стол два пшеничных хлебца. Сам за печку спрятался. Набежали тут два серых волка. Один говорит:
— Фу-фу-фу, русским духом пахнет! Кто тут есть, кого бы нам съесть?
А другой говорит:
— Что ты, братец, погляди получше, лежат на столе два пшеничных хлебца, это от них такой дух идёт.
Ухватили волки по белому хлебу, проглотили их, почуяли материнское молоко, об пол грянулись, стали царевичами: по колено ноги в золоте, по локотки руки в серебре, на каждой волосинке по жемчужинке.
Тут Иван-царевич из-за печки вышел. Обнял их, поцеловал, всё им рассказал, домой повёл.
Долго ли, коротко ли, — приезжают корабельщики.
Подозвала их к себе царица.
— Заезжайте ко мне, корабельщики, наесться, напиться, моему чуду подивиться.
Увидали корабельщики царевичей, удивились, разохались.
Поехали в царство к старому царю. Стали они ему про царевичей рассказывать. Тут царь не выдержал, с трона вскочил.
— Это, верно, мои сыновья любимые. Я поеду с вами, корабельщики, на них поглядеть и себя показать.
Как его злые сёстры ни уговаривали, — сел царь на корабль, поплыл к острову. Подъезжает корабль к острову. Видит царь — золотой дворец, как жар горит, у дворца золотая сосна, под сосной серебряный столб, у столба кот-баюн: в праву сторону пойдёт — сказки-байки поведёт, голосом потянет — трава повянет.
Взошёл царь на крыльцо. А тут открылись двери дубовые, и вышла молодая царица, с нею Иван-царевич да два царевича: по колено ноги в золоте, по локотки руки в серебре, на каждой волосинке по жемчужинке.
Царь на царицу взглянул, сразу жену узнал, а царевичи ему в ноги падают:
— Здравствуй, — говорят, — родимый батюшка!
Уж как тут царь обрадовался! И остался он на острову жить со своей семьёй. А злых сестёр в бочку посадили, горячей смолой засмолили, в море-океан опустили. Так им и надо!
СЕМЬ СИМЕОНОВ — СЕМЬ РАБОТНИЧКОВ
Вышли они раз на поле пашню пахать, хлеб засевать. В ту пору ехал мимо царь с воеводами, глянул на поле, увидал семь работников, удивился.
— Что, — говорит, — такое? На одном поле семь пахарей, росту одинакового и на одно лицо. Разузнайте, кто такие эти работнички.
Побежали слуги царские, привели к царю семь Симеонов — семь работничков.
— Ну, — говорит царь, — отвечайте: кто вы такие и какое дело делаете?
Отвечают ему молодцы:
— Мы семь братьев, семь Симеонов — семь работничков. Пашем мы землю отцовскую и дедову, и каждый своему ремеслу обучен.
— Ну, — спрашивает царь, — кто какому ремеслу обучен?
Старший говорит:
— Я могу построить железный столб от земли до неба.
Второй говорит:
— Я могу на тот столб полезть, во все стороны посмотреть, где что делается увидеть.
— Я, — третий говорит, — Симеон-мореход. Тяп-ляп — сделаю корабль, по морю поведу и под воду уведу.
— Я, — говорит четвёртый, — Симеон-стрелец. На лету муху из лука бью.
— Я — Симеон-звездочёт. Звёзды считаю, ни одной не потеряю.
— Я — Симеон-хлебороб. За один день вспашу и посею и урожай соберу.
— А ты кто такой будешь? — спрашивает царь Симеона-младшенького.
— А я, царь-батюшка, пляшу-пою, на дуде играю.
Вывернулся тут воевода царский.
— Ох, царь-батюшка! Работнички нам надобны. А плясуна-игреца вели прочь прогнать. Такие нам ненадобны. Только зря хлеб едят да квас пьют.
— Пожалуй, — говорит царь.
А Симеон-младшенький поклонился царю да и говорит:
— Дозволь мне, царь-батюшка, моё дело показать, на рожке песенку сыграть.
— Что ж, — говорит царь, — сыграй напоследок, да и вон из моего царства.
Взял тут Симеон-младшенький берестяной рожок, заиграл на нём плясовую русскую. Как пошёл тут народ плясать, резвы ножки переставлять! И царь пляшет, и бояре пляшут, и стражники пляшут. В стойлах лошади в пляс пошли. В хлевах коровушки притоптывают. Петухи-куры приплясывают. А и пуще всех воевода пляшет. С него пот катится, он бородой трясёт, уже слёзы по щекам льются. Закричал тут царь:
— Перестань играть, не могу плясать, нет больше моченьки.
Симеон-младшенький говорит:
— Отдыхайте, люди добрые, а ты, воевода, за злой язык, за недобрый глаз ещё попляши.
Тут весь народ успокоился; один воевода пляшет. До того плясал, что и с ног упал. Лежит на земле, словно рыба на песке. Бросил Симеон-младшенький берестяной рожок.
— Вот, — говорит, — моё ремесло!
Ну, царь смеётся, а воевода зло затаил. Вот царь и говорит:
— Ну, старший Симеон, покажи своё мастерство!
