Немой - [17]
Нет, Северия обо всем этом не думала. Она не умела размышлять. Просто сама жизнь подсказала ей, что возможно в равной степени сильное влечение и душ, и тел.
В тот же день Гейше Раполас, распорядитель имения Савейкяй, будто не давая остыть Северии и себе, пришел свататься в деревню Аужбикай к Пукштасам, крепостным этого имения. Пришел сам, без свата, с бутылкой водки в кармане, нагнав страху на все семейство Пукштасов и на всю деревню Аужбикай.
Наемные работники обмерли от страха.
Распорядитель! Шутка ли, сам распорядитель свататься пришел!
Этим забитым существам казалось, что сам Патс-Памарняцкас не смог бы удостоить Пукштасов большей чести.
Брат не проронил ни слова, но в душе явно обрадовался. Он уже не раз косился в сторону девичьей клети, подумывая о том, как бы, выдав замуж сестру, свить там гнездышко.
Родители поначалу перепугались, словно им сообщили дурную весть. Только водка и остудила отца. Он окончательно успокоился, когда Дайся заявил, что ему не нужно ничего — ни денег, ни скотины. Дескать, неужели он, дворовый человек, станет покупать землю, возиться со скотиной. Словом, пусть-ка Северия забирает сундучок с одеждой — и вся недолга.
Одной только матери инстинкт подсказывал: нет! Инстинкт литовской женщины, которая и в надежное прибежище шла, обливаясь горючими слезами. А тут слуга, который еще и определиться в жизни толком не успел. Оттого-то упало у нее сердце, едва он произнес первые слова, и больше потом не находило покоя; как сдавило его от горя, так и не отпустило — оно щемило до тех пор, пока не задрожали губы, и она не смогла проглотить ни капли, когда подошла ее очередь отхлебнуть из стаканчика. Хлебнула, поперхнулась, залилась слезами и, поставив стаканчик на стол, вышла.
Остальные объяснили это ничем иным, как материнским отчаянием по поводу предстоящей разлуки с единственной дочерью. Мужчины с пониманием отнеслись к горю матери и столковались уже без нее.
Сердечная боль была телесного свойства, казалось, сердце у матери разрывалось на части. Она тяжело навалилась на ступу и, подавляя рыдания, запричитала:
— Господи… господи… господи…
Чутье подсказывало ей, что сейчас делает по ту сторону стены старик Гейше. Вот он сидит за столом… Щеки ввалились… И это его должна будет целовать ее девчурка? Все добро старика на нем, остальное дает поместье. Ну а как перестанет давать — пойдет ее девочка по миру, да еще с кучей малышей в придачу…
В ее голове замелькали мысли, одна страшнее другой, картины, одна мрачнее другой, но она так и не смогла представить во всех подробностях, как проживет ее дочурка свой долгий век, залогом которого служит ее завидное здоровье.
Когда Раполас с бутылкой в кармане заявился в дом, Северии там не было. «Отрешившись от всего земного», она сидела в своей клети на сундуке. Она ни о чем не думала. Сокрушаться или сожалеть о чем-нибудь у нее не было повода, а будущего она пока не видела. И еще одно было поразительно: она не могла восстановить в памяти облик Гейше, не помнила, какие у него глаза, какие волосы, какие губы, нос, что обычно видела как наяву, думая о Миколюкасе. Гейше в ее глазах был силой природы, руками которого та обнимала и ласкала девушку, а его губами — целовала ее. Гейше лишь подловил ту юную пору, которая зовется переходным возрастом.
Северия продолжала сидеть на сундуке, охваченная пламенем, сжигавшим ее весь этот день. Ее немного припухлые губки ярко алели, в висках стучало. Она сидела, бессознательно ероша волосы, не испытывая никаких желаний. Девушке не хотелось идти в дом, хотя она и чувствовала, что там происходит нечто необычное. Сидела неподвижно, как истукан.
Находившийся в доме Раполас уже беспокойно озирался по сторонам, хотя и молчал. Он лишь тогда якобы спохватился, когда получил общее позволение, правда, пока негласное, выразившееся в благосклонном обхождении с ним.
— Пойду приведу невесту… — сказал он и отправился в клеть.
Идет Гейше по двору, и ему кажется, что земля под ним колышется. Перед воспаленными глазами красные круги расплываются. Вот скажет ему сейчас Северия «нет», и… дальнейшее для него яснее ясного: больше ему не жить. Но как все произойдет, он и сам толком не знал, чувствуя, однако, что это станет для него катастрофой. Он не решался переступить порог девичьей клети, колебался, как колеблются обычно, прежде чем сделать шаг, от которого зависит вся дальнейшая жизнь — быть или не быть. Поколебавшись немного, он шагнул внутрь, не столько решительно, сколько по-мужицки бесшабашно.
Сидящая на сундуке Северия метнула на него быстрый взгляд и вдруг закричала благим матом, едва ли не так же, как тогда, в лесу, и трижды отмахнулась, точно защищаясь от чего-то отвратного. Гейше отпрянул, собираясь бежать назад, чтобы люди не подумали чего-нибудь плохого. Однако вскрикнув еще раз, Северия замолчала, и тогда Раполас, не соображая, что делает, вихрем промчался к ней. С трудом переводя дыхание, он сел рядом с девушкой, обнял ее, прижал к себе, осыпая ласками, как нынешним утром. И снова Северия ничем не ответила: она не сопротивлялась и вместе с тем даже мельком не поглядела в его сторону. Глаза ее снова затуманились, и невозможно было угадать, что творится у нее в душе.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.
В книге «Мост через Жальпе» литовского советского писателя Ю. Апутиса (1936) публикуются написанные в разное время новеллы и повести. Их основная идея — пробудить в человеке беспокойство, жажду по более гармоничной жизни, показать красоту и значимость с первого взгляда кратких и кажущихся незначительными мгновений. Во многих произведениях реальность переплетается с аллегорией, метафорой, символикой.
В романе классика литовской литературы А. Венуолиса (1882—1957) запечатлена борьба литовцев за свою государственность в конце XIV века. Сюжет романа основан на борьбе между Литвой и Тевтонским орденом. Через все произведение проходит любовная линия рыцаря тевтонского ордена и дочери литовского боярина.
Действие романа происходит в Аукштайтии, в деревне Ужпялькяй. Атмосфера первых послевоенных лет воссоздана автором в ее реальной противоречивости, в переплетении социальных, духовых, классовых конфликтов.