Немой - [114]

— Сколько ты должен колокольному фонду?

— Меньше половины. Но если понадобится, смогу выплатить без задержки; у меня теперь имеется кредит и в банке. Мне было бы так приятно в последний раз честно посмотреть вам в глаза, осветить ваш разум тем, что я не обманул надежд своих вторых родителей, своих крестных, своих опекунов. — И он с любовью поцеловал в последний раз иссохшие руки обоих стариков.

— Нет, сынок, не надо. Подержи их лучше у себя. Отдашь, когда и впрямь дело дойдет до покупки колоколов, когда страсти поулягутся и все войдет в нужную колею. Пока что не заметно, чтобы кто-то нуждался в самом костеле, а ведь колокола взберутся на звонницу самыми последними. Только нас, пожалуйста, похорони как можно пристойнее. Видишь, что от нас обоих осталось. Хорошо еще, что мы у тебя под боком, а не то кто бы за нами доглядывал?..

Крестный Ваурус без сил прислонился давно небритым, щетинистым лицом к подушке, равнодушно загибая уголок наволочки и уже не глядя на своего крестника, не радуясь его присутствию. Винцас постоял, подождал и, убедившись, что ничто больше не удерживает его возле воспитателей и благодетелей, незаметно исчез из комнаты.

В семье Канявы начали твориться новые, неимоверные вещи: в доме, населенном молодежью, стала мерещиться смерть, нет, пока не та, что срывает цвет жизни и уходит, а та, что во сто крат страшнее, которая замахнулась своей косой издали, и оттого ожидание удара было ужаснее, чем он сам. Винцасу стало казаться, что смерть избрала его дом своим постоянным обиталищем, что, отправив на тот свет старичков, она так и не уйдет из их спаленки, и он вечно будет бояться открыть дверь в те две комнатушки, где жили крестные.

Ваурусы протянули недолго. Их прихватило первой осенней стужей и, как поздние колоски, подсекло под корень. Викарий примчался сразу ради двоих. Первой истаяла, угасла крестная Ваурувене. Когда ее собирались выносить из комнатки, крестный Ваурус запротестовал: «Отпевайте здесь же, в ее комнате, а я из своей послушаю, и мне будет казаться, что это песнь ангелов, которой встречают там мою подругу».

Все сделали, как он хотел. Истекли сутки отпевания, крестный Ваурус слабел на глазах. Было ясно, что долго он не протянет, и тогда бдение продлили еще на сутки, с нетерпением поглядывая в его сторону: когда же наконец отойдет с миром и второй умирающий — для обоих устроили бы погребение одновременно. И он отошел.

Ну и погребение было! Две капеллы трубачей, вся приходская братия провожали покойных из дому в костел, а потом из костела на кладбище. Шестеро приглашенных ксендзом читали поочередно молитвы над умершими, в то время как остальные пели целиком псалмы (все три статьи). Было прочитано две заупокойных молитвы: одна при выносе из храма и вторая над могилой. Поминальный обед был устроен в местечке, причем в нескольких местах — в шпитали[30], в людской костела, и не только там. Была выставлена еда для нескольких сот человек, оделены подаянием все местные нищие, которым в придачу надавали с собой столько еды, что те едва могли ее дотащить.

Досыта наевшись вареной говядины, свинины с капустой, баранины с картошкой, все единогласно решили, что покойные будут весьма довольны такими поминками, да и вообще похоронами. А при воспоминании о том, как складно и скорбно дудели трубачи в восемь толстых дудок, все, снова растрогавшись, утирали слезы.

Церковнослужители красноречиво и убедительно прочитали проповедь, чем ублаготворили слушателей. Однако Винцасу все время казалось, что самое главное все же не было сказано, он не услышал доказательств того, что его крестные родители Ваурусы были святыми людьми.

На гладко отшлифованном розовом граните Винцас собственноручно вывел слова:

«Творца любили, как отца, меня же, сироту, — как сына. Даруй за это им, владыко, вечный покой!»

Погребение, надгробный памятник и надпись на нем, пусть даже такую непритязательную, приход помнил долго, и люди, сердцем угадавшие порыв души Винцаса, радовались за него и хвалили за то, что он сумел достойно возблагодарить своих благодетелей. Другие-то без понуканий нерадиво свой долг исполняют.

Отныне на приходском кладбище у Винцаса было уже пятеро, несомненно, святых заступников: его родители, крестные и настоятель. Для него это место, пожалуй, стало более священным, чем сам храм божий. Эту пятерку он считал самыми настоящими праведниками, для которых и на небесах нашлось место. Тут ему было гораздо удобнее молиться, ибо шел разговор по душам, как в родной семье, безо всякого стеснения, об известных патронам вещах. В том, что они благословят его на добрые дела, Винцас был уверен, а в костел он ходил лишь для проформы.

Антанас Крампляускис давным-давно был уже не Онте, он вышел из незрелого возраста, оттого его никто больше не дразнил, никому он не показывал кулак. Свою силушку проявлял по назначению лишь где-нибудь на гоне, прокосе или в риге, на погрузке и разгрузке подвод, таскании мешков. Здесь ему не было равных; чтобы угнаться за ним, приходилось оборачиваться дважды, оттого не каждый парень соглашался идти в подручные к канявскому Антанасу.