Один раз, в знаменитую ночь после милюковской декларации, какой-то большевик на углу Садовой требовал отказа от аннексий и контрибуций. Стоящий рядом со мной молодой солдат особенно яро поддерживал оратора, — ревел, тряс кулаком и вращал глазами.
Я прислушалась к возгласам солдата.
— Не надо аннексий! Долой! Ну ее к черту. Опять бабу садить! Долой ее, к черту!
Вот кто поддерживал ленинцев:
— Опять бабу садить!
Солдат искренно думал, что аннексия — это баба, которую собираются куда-то садить. Да еще «опять». Значит, она и раньше сиживала, эта самая аннексия.
В другой кучке центром был высокий солдат-хохол, старательно уверявший, что министров надо выгнать, иначе «хидра реакции поднимет свою холову». А рядом стояла старуха, утирала слезы и умиленно приговаривала:
— Дай ей Бог, сердешной, пошли ей Господи! Уж намучавши, намучавши…
Все это похоже на выдуманную фельетонную юмореску, но даю вам честное слово, что это слишком глупо, чтобы было выдуманным.
Это было частное выступление великой армии Ленина. Выступление идейное.
Но ведь Ленин своей армией доволен. Старухой, молившейся за гидру реакции. Доволен солдатом, не желающим «садить бабу». Доволен даже Малиновским. Даже теми несколькими десятками зарегистрированных громил-специалистов. Он от них не отречется.
Великое триумфальное шествие безграмотных дураков и сознательных преступников.
Каждый, кто желает поменьше работать и побольше жрать, смело называет себя ленинцем.
— Жранье явное и равное.
Любая лошадь подпишется под таким лозунгом и пойдет за хозяином, провозгласившим его.
А Ленин, рассказывая о заседании, на котором были он, Зиновьев, Каменев и пять лошадей, будет говорить:
— Было нас всех восьмеро.
Как выйдут они из этого тупика?
Неужели Ленин опять поднимет воротник, спрячет нос и поедет в Швейцарию?
А ведь выходить как-нибудь нужно. Потому что те сознательные работники, которые до сих пор шли за ним, увидя себя в лошадиной компании, вряд ли пожелают остаться в ней.
Сколько веков издевается человечество над неудачной выходкой Калигулы, посадившего лошадь в сенат.
А ведь одна лошадь, да еще в сенате, гораздо меньше компрометирует дела, чем целый табун, как опора великого дела мирового социализма.
Июнь 1917, «Русское Слово»
