Похоже, решения, направленные на прекращение гипотетических физических и химических процессов в активной зоне реактора, оказались и нецелесообразными, и неэффективными, и, более того, вредными своими побочными эффектами, в числе которых дополнительные разрушения строительных конструкций четвертого и третьего блока, деаэраторной этажерки, машинного зала, подъем и выдувание радиоактивной пыли. Другими словами доминировавшие при принятии решений модельные представления об аварийных процессах были далеки от реальности. Но что же вынуждало принимать упомянутые решения? В.М. Федуленко по этому поводу приводит убийственные слова В.А. Легасова: "Нас не поймут, если мы ничего не будем делать…". Груз ответственности, действительно, был необычайно велик. И он только увеличивался, если решение принималось единолично.
Чернобыль явился испытанием на мужество огромного количества людей (масштаба миллиона человек или даже больше). Испытанием в условиях неожиданной атомной войны, к которой абсолютное большинство не было готово в принципе. Какая-то часть, но лишь небольшая, была готова теоретически (это люди, работавшие в особо вредных условиях труда, связанного с радиацией) — в рамках НРБ[5]. Силен был дух советских людей, патриотические чувства имели возможность проявиться в полной мере.
Что сейчас можно прочитать в СМИ про Е.О. Адамова или В.Д. Письменного? Но мне приятно вспоминать работу с ними, и это была напряженная целеустремленная работа. Вот случай с Е.О. Адамовым. Его очень интересовали успехи в создании роботов, которые могли бы работать в условиях аварийного четвертого блока. Ленинградцы привезли свое детище — маленькая платформочка на четырех колесиках, штатив для видеокамеры и осветительного прибора, управление по кабелю. Создатели сидят перед монитором в относительно тихом месте, гонят роботягу в помещение южных ГЦН (к тому самому люку, около которого фон 9000 Р/ч).
Не доезжая до люка, робот натыкается на доску, с помощью которой пожарные доставали своего товарища, спотыкается и падает на бок. "Ой, он упал", — говорит один из создателей. А делать-то что? Адамов, наблюдавший за экспериментом, идет и поднимает робота. Картинка на экране монитора встает на ноги: "Ой, он встал!" — говорит создатель. Вот, оказывается, какой у нас робот — сам может встать! И создатель снова дает команду "Вперед!" На ту же доску. "Ой, он снова упал!" Адамов снова идет и поднимает робота. "Ой, он встал!" Адамов махнул рукой — с этими роботами все было ясно. Но свою дозу-то получил.
Как же блок чаровал, как не хотели от него уезжать домой! Конец июня. Е.О. Адамов требует, чтобы Н.Н. Кузнецов возвращался в Москву. Но Николай Николаевич находит причины и продолжает работать в Чернобыле. Июль, пятница. В.А. Легасов звонит по ВЧ из Москвы Е.О. Адамову, требует немедленного возвращения в институт. Евгений Олегович парирует, что в законные выходные он может быть там, где считает нужным быть. Валерий Алексеевич на это возразить не может, но требует, чтобы в понедельник Адамов был в институте обязательно. Я вижу по лицу Евгения Олеговича, что возвращаться он не собирается, но что же он скажет в понедельник?
Опять по ВЧ звонит В.А. Легасов: "Почему до сих пор не в Москве?" Адамов: "Председатель Правительственной комиссии просил задержаться для того-то и того-то". Кто ж посмеет позвонить первому заместителю председателя Совмина СССР и спросить, действительно ли он дал такое задание? Исключено. И тут я вспоминаю, что точно такая аргументация была у Н.Н. Кузнецова. Ну, хитрецы! Лишь бы из Чернобыля не уезжать.
А кому же не хотелось оказаться в Чернобыле? Молодые сотрудники института, даже очень далекие от реакторной тематики, писали заявления в дирекцию, чтобы их направили на ЧАЭС. Помнится, летом 1986 г. в комитете комсомола говорили, что более 1200 молодых сотрудников изъявили личное желание участвовать в ликвидации последствий аварии. Некоторым повезло, они попали в Чернобыль. Особенно везучим довелось, работая внутри послеаварийного 4-го блока, прожить в Чернобыле годы. И многие из этих людей считают то время лучшими годами
