Немекитепá - [3]

Что же она делает, когда они расстаются?.. Слежку обычно поручают профессионалам. Он тоже мог бы прибегнуть к помощи профессионала. Володи Ливнева, начальника службы безопасности их фирмы. Но Ливнев никогда не нравился ему, мутный тип с мутным прошлым. Он так и видит лицо Ливнева. Губы, больше похожие на края вспоротой консервной банки; они складываются в такую же острую, жестяную ухмылку: «и ты вляпался в шлюшонку, старичок? Что ж, все мы не без греха, я тебя понимаю».

Странно, но гипотетическое «шлюшонка» в контексте Марики вовсе не коробит его. Она и вправду может оказаться шлюхой, сфинксом-шлюхой, она может оказаться кем угодно, — на клиническую картину болезни это не влияет. Ревность куда чудовищнее: злодей Ливнев начнет следить за ней (сам, без привлечения третьих лиц, дело-то сугубо конфиденциальное). И с Ливневым произойдет ровно то же самое, что произошло с ним, Ливнев сразу поймет:

Марика — единственная.

Последствия трудно просчитать, впрочем… С Ливневым или без — ситуация и так вышла из-под контроля.

— Я бы хотел снять квартиру, — говорит он Марике. — Ты не против??

— Вот еще!

— Подожди… Квартиру для тебя и для меня… Где мы с тобой могли бы жить… Ты бы хотела жить со мной?

— Я и так живу с тобой, -

Марика рассеянно щурит глаза. Марика вообще не дает себе труда сосредоточиться на нем, ее занимает множество вещей: в окружающем пространстве, но больше — внутри нее самой. Только в сексе она концентрируется, и то — ненадолго. Сейчас они находятся в промежутке между предыдущим сексом и последующим, сидят в уличном кафе. Наверное, это последнее в городе уличное кафе, не закрывшееся в связи с предзимьем.

— Нет. Ты не поняла. Жить вместе — не только спать вместе. Мы могли бы не расставаться… Вообще — не расставаться…

— Не будь скучным.

— Жить вместе — совсем не скучно, поверь.

Наверное, его слова звучат не очень убедительно. Да и как можно быть убедительным, если твой личный опыт совместного проживания с другим человеком говорит совсем об обратном? Но с Марикой все будет иначе, чем с его женой. С Марикой его ожидают длинные, упоительно-бесцельные путешествия, черт знает куда, черт знает зачем, Марика и сама — путешествие. Марика — атлас, нет… Марика — целый ворох перемешанных между собой атласов: анатомический, географический, редких минералов, полезных ископаемых, исчезающих животных — керамических и сделанных из фарфора; атлас для начинающих художников, начинающих любовников, исторических морских карт, навигации и демонологии.

— Мы могли бы съездить с тобой куда-нибудь. Где бы ты хотела побывать??

— Нигде.

— Так не бывает.

— Бывает. Мне нравится здесь. А когда разонравится — я найду себе другое место и все будет по-другому. Это как с палочками для еды.

— Мы можем съездить в Брюссель…

— Брюссель, ха, — смеется Марика. — Слишком пафосно звучит. Почти как ассамблея, как генералиссимус, как патиссон.

Действительно, пафосно.

И почему это ему в голову пришел Брюссель? — ведь он хотел сказать — Париж. Всем нравится Париж, все без ума от Парижа. Молодые девушки уж точно. Неизвестно, как отнеслась бы к Парижу Марика, но они уже проскочили тему с городами на полном ходу. И дергать за стоп-кран, в общем-то, поздно, внимание Марики переключилось на божью коровку — самую настоящую, последнюю не улетевшую в связи с предзимьем.

Божья коровка ползает по пальцам Марики.

Марика смотрит на нее сочувственно и дружелюбно, точно так же она смотрит на крохотный белый молочник (собственность кафе). Судьба молочника предрешена, он уйдет отсюда вместе с Марикой. Марика всегда берет то, что ей нравится, нимало не заботясь о последствиях. Не так давно она сперла две сигары «UPMANN No.2» из табачной лавки — прямо с витрины, при полном попустительстве ошалевших от одного ее появления продавцов.

Оба продавца — молодые парни; парни всегда найдутся и в других местах, где промышляет Марика, — этим, отчасти, и объясняется ее безнаказанность.

Но только — отчасти.

Он все еще думает о Брюсселе. Брюссель всплыл в памяти из-за Бреля, ведь Брель был бельгийцем. И у него были белые, длинные, диковатые зубы, что роднит его с животным. А, следовательно, — и с Марикой.

Черно-белое животное-Брель стоит на краю сцены, лицо его залито слезами (слишком много слез, слишком много зубов) и — такое отчаянное, безостановочное и черно-белое «Ne Me Quitte Pas». Те, для кого поет Брель, в кадр не попали.

Та, для кого поет Брель, в кадр не попала.

Но он не слишком бы удивился, если бы той, для кого поет Брель, оказалась Марика.

Это невозможно в принципе, но с Марикой возможно все, немекитепá не исключение. Немекитепá — всего лишь «не покидай меня», непокидайменянепокидайменянепокидайменя, божья коровка все ползает и ползает по пальцам Марики.

Позволь мне стать

Тенью твоей тени

Тенью твоей руки

Тенью твоей собаки

Не покидай меня

Вот он и вспомнил подстрочник, а заодно и то, что его жена (когда-то, двенадцать лет назад, или даже раньше) выучила французский ради одной этой песни.

Марика на такой подвиг не способна. Она не способна и на сотую долю того, на что способна его жена. Но разве это что-то меняет?