Немецкая романтическая повесть. Том II - [33]

Но от экстаза пробудил ее милый ей голос эрцгерцога:

— Ну, просыпайся, мальчик, зажигай факел и свети мне!

Шатаясь вскочила она на ноги и увидела голема Беллу, которая со свечой в руках стояла в дверях, провожая эрцгерцога. Она была закутана в черный плащ. Эрцгерцог, для которого больше значили его чувственные привычки, чем высшие требования долга и любви, мало его заботившие, приблизился к ней и сказал:

— Значит, завтра вечером я опять буду у тебя, и послезавтра опять, и так все ночи, и даже дни, лишь только я стану свободным властелином могущественного народа, который, как и мы, забудет в радостных наслаждениях о глупостях жизни.

— Не забудь о жемчуге, что ты мне обещал, — сказала голем.

Белла уже засветила свой факел. Ее берет, наполненный фруктами, все еще лежал в часовне, и так как ее мальчишеский костюм был прикрыт плащом, то герцог вздрогнул от испуга, вдруг узнав и вспомнив ее такою, как он ее видел на рассвете в Бёйке; он провел рукою по лбу и воскликнул:

— Великий более, да их, ведь, — две!

— Как, ты опять здесь, ты, божье создание? так, опять я должна дрожать за свою жизнь? — вскричала голем и ринулась к Белле, намереваясь проткнуть ее золотой булавкой для волос, острой, как стрела.

Но эрцгерцог, перед которым в одно мгновение сразу открылась страшная правда, казавшаяся ему до той поры невероятной, удержал голема Беллу, схватив ее за разметавшиеся ее волосы; он увидал надпись эмет в верхней части ее лба, быстро стер первый слог, и в то же мгновение она вся распалась. Бывает, что работницу, копающую яму с песком, отзовут куда-нибудь, и она набросит плащ на свою песочную кучку, чтобы другие не трогали ее, — так и плащ голема Беллы прикрывал теперь только какую-то бесформенную массу.

Но ни эрцгерцог, ни Белла не проявили заботы об этом бренном сокровище. Эрцгерцог быстро подхватил Беллу, так что факел выпал у нее из рук, и в плаще своем понес к соседнему источнику, где окунул лицо и руки в свежую чистую влагу, чтобы стереть всякий след соприкосновения с этой лживой земляной куклой. Очищенный омовением, поцеловал он любимые губы своей настоящей Беллы, признался ей во всех своих заблуждениях и попросил ее в свою очередь рассказать ему, что с ней случилось и как она оказалась в этом платье. Белла снова обладала своим потерянным сокровищем, но все еще не могла отдышаться и только всячески старалась казаться веселой и радостной. То были прежние любимые черты, но их не покрывала та яркая цветочная пыльца, которая так легко стирается с невинного существа прикосновением любопытствующего мира, подобно тому как случается с бочкой благородного вина, которую долили несколькими каплями дешевого вина: вино не замутилось, оно сохраняет свой букет, но уже без прежней чистоты. Карл был весел, но больше старался быть веселым, чтобы вытравить в себе досаду на свою ошибку, которая все же нет-нет и напоминала о себе, когда минутами он не мог бороться с зевотой; в рассказе Беллы его так поразило ее приключение со старым Адрианом, что он больше ни о чем и не слушал, и Белле так и не удалось поведать ему о своем несказанном горе, о своей покорности судьбе и о тоске по Египту. Тревожимый радостными заботами о близкой власти, которые несколько охладили его любовный пыл, Карл решил в то же время сыграть веселую шутку с Адрианом, которого он намеревался для наблюдения за Хименесом послать в Испанию, дабы после своего торжественного назначения он хорошенько почувствовал, что его наставничество кончилось.

Как раз в эту самую ночь заседал государственный совет под председательством Адриана; к концу заседания Белла должна была войти в залу, принести жалобу на Адриана, что он ее бросил, и потребовать суда любви над ним. Видя эрцгерцога в таком веселом настроении, Белле и самой захотелось вместе со своим Карлом забыть обо всех печалях, хотя и слишком тяжело было у нее на сердце для подобных шуток; но она чувствовала свой долг забыть о всех обидах, особенно после того, как эрцгерцог обещал ей в дальнейшем позаботиться о ней и о ее рассеянном по миру народе.

Договорившись обо всем, они тихо прокрались в замок через заднюю дверь. Эрцгерцог предложил Белле подкрепиться и отдохнуть на его постели и долго не мог с ней расстаться, чтобы впервые принять участие в совещании о судьбах мира. На совете присутствовали Адриан, Шьевр, Вильгельм де Круа, его племянник и Соваж. Когда эрцгерцог вошел, то не без некоторого тщеславия заметил разницу в том, как его приветствовали. Каждый в душе соображал, какие выгоды сулит ему близкая смена правления. Для них Фердинанд, его дед, был не только болен, но уже мертв, погребен и забыт; все старались возбудить слепо доверявшегося им молодого эрцгерцога против испанцев, у которых всегда на первом месте их права и честолюбие, а не слава и могущество их государей. Эрцгерцога легко было убедить в том, что он и сам всегда думал; по высказанному уже ранее совету Шьевра было теперь постановлено приставить к Хименесу твердого и верного Адриана, и уже на следующее утро он должен был отплыть в Испанию, не дожидаясь подтверждения известия о смерти старого короля.