Нелегал из Кенигсберга - [4]

В поисках лучшей жизни Шведеры перебрались в Кёнигсберг — туда, куда и планировало забросить их московское начальство. Здесь торговые дела пошли несколько успешнее. Они обзавелись собственным авто — весьма подержанным «рено». Супруги по очереди сидели за прилавком магазинчика. Но все же господина Шведера видели в лавке чаще, нежели его жену. Правда, и ему довольно часто приходилось отлучаться, чтобы посмотреть-прикупить товар в маленьких прусских городках вроде Фридлянда, Тильзита или Пиллау. Поискам антикварного товара он посвящал большую часть своего времени. Но от этого доходность магазинчика вовсе не страдала. Ведь главный источник финансов находился в Москве.

Профессия коммерсанта-антиквара — одно из лучших прикрытий для разведчика-нелегала и для тех, порой немалых, сумм, которые нужны для его работы. Не вызывая ни у кого особых подозрений, Лунь в этом качестве мог в любой момент покинуть свой магазин и двигаться в любом нужном ему направлении — даже выезжать за границу, встречаться с любыми людьми, ибо каждый из них мог бы быть коллекционером, любителем старины или комитентом, лицом, отдающим в торг свои семейные ли, благоприобретенные ли раритеты. Лунь и сам был по складу души коллекционером, ценителем немецко-швейцарских художников-символистов конца прошлого да и нынешнего века: Арнольда Бёклина, Фреда Келлера, Германа Рюдисюли… С последним — живым классиком германского символизма — Лунь был знаком лично и дважды приезжал к нему в Мюнхен, чтобы прикупить у него этюды и кое-что из не самых дорогих полотен. Помимо коммерческих и разведывательных интересов у Луня был и свой личный резон. Он давно уже собирал материал для искусствоведческой работы «Мир Арнольда Бёклина» — о влиянии немецких художников-символистов на их российских коллег-«мирискусников», и в частности на Чюрлениса, Бакста, Сомова… Он даже собирался в отдаленном будущем, когда распрощается со своей службой, защитить диссертацию в ленинградской Академии живописи. Разведка разведкой, но ars longa, vita brevis…

Однажды в антикварную лавку Луня зашел некий кенигсбергский коллекционер и попросил найти эксперта для подтверждения подлинности рукописи «Рубоко Шо». Это были эротические танку, написанные неким загадочным японским вельможей в раннем Средневековье. Они оказались очень удобными для тренировки памяти, и Лунь выучивал каждый день по одному трехстишию.

Отбросив кимоно, уселась ты в ладью,

От берега шестом я оттолкнулся,

Уплыл к далеким островам Пяти Озер.

Господин Шведер не раз наведывался в университет, но, к сожалению, подобного эксперта найти не удалось…

Даже самая бдительная «наружка» не смогла бы найти в образе жизни супругов Шведер что-либо подозрительное.

Каждое утро глава семьи уходил в Ботанический сад делать пробежки, а заодно подкармливать белок и птиц. Потом возвращался в лавку, завтракал, а кофе пил в подвальной подсобке, бывшем книжном чулане, где у него стоял рабочий стол. Именно за ним он и писал свои донесения. Именно там принимал своих постоянных клиентов-«покупателей», в число которых входили только самые доверенные лица, поставщики информации о военных объектах Кёнигсберга и жизни вермахта.

Нижний кабинет господина антиквара — так называл Лунь книжный чулан, (наверху был еще один) — украшала большая копия картины Арнольда Бёклина «Остров мертвых». Она висела у него прямо перед глазами и он, строя планы, созерцал этот красивый, несмотря на мрачный сюжет, горный островок, где среди кипарисов белели саркофаги и гробницы. Харон перевозил через Стикс лодку с новопреставленным грешником, закутанным в белый саван. Но в целом картина оставляла отрадное чувство: не так страшен тот свет, как его малюют. Лунь был бы рад, если бы его душа или бренные останки попали на такой красивый прокаленный средиземноморским солнцем остров… Пусть это не рай, но ведь и не чистилище!

Именно эта мысль и пришла ему сейчас в голову. Он хотел ее развить, продолжить, но тут засвистел амбюшур переговорной трубы — трубу эту проложил между торговым залом и подвальчиком прежний хозяин дома — он был любителем морской старины и принес эту трубу с какого-то старого немецкого крейсера. Лунь сдвинул защелку на амбюшуре и услышал голос Клары:

— Уго! Завтрак готов!

— Да-да! Поднимаюсь.

Он задвинул защелку и выгнал из подсобки бабочку, дуриком залетевшую в подвал. У бабочки был красивый тигровый раскрас крыльев, и ему не хотелось, чтобы она погибла в этой тюремной для нее камере. Бабочка села вдруг на «Остров мертвых» — и «Остров» ожил.

«Хорошая примета!» — решил Лунь, выпустил на свободу свою пленницу и поднялся наверх в превосходном настроении.

На завтрак были кабачковые оладьи со сметаной, присыпанной корицей и кофе с финиками.

— Когда ты наведешь порядок в своем нижнем кабинете? — сварливо допытывалась Клара. — У тебя там скоро мыши заведутся.

— Завтра! — оптимистично пообещал Лунь. Убираться в своем кабинете он не позволял даже Кларе.

Одна из массивных тумб письменного стола стояла на крышке небольшого погребка-тайника. В тайнике хранился ящик старого кенигсбергского вина «Блютгерихт» («Кровавый суд»). Под ящиком стоял патефон, а в его корпус был встроен 30-ваттный передатчик немецкого производства. Его добыли во время войны в Испании и обучили Клару работе на нем. Возможно, это была своего рода радиомаскировка — в немецком эфире звучали сигналы немецкого передатчика. Передатчик извлекался крайне редко — на особые случаи, когда по каким-либо причинам прерывалась связь с резидентом. Для выхода в эфир они уезжали с Кларой на пленер — в окрестности того или иного прусского городка, ни разу не повторяясь. Накрывали на поляне скатерть-самобранку и заводили «патефон». Но подобные выезды случались редко — связь через «тайники» (один в Ботаническом саду, другой на старом военном кладбище) действовала пока что весьма успешно.