Нелады со звездами - [9]

— «Война и мыло»! — крикнул Генри, падая со стула на группку писателей у него за спиной.

— Моя нога! — возмутился Луи де Верньер.

— «Посмертные сосиски Пиквикского клуба».

В глазах Грейс сверкали слезы. Мир кружился хороводом, наполненный весельем и смехом; и в кои-то веки в этом мире не было Сиона.

— «Идеальный душ».

— «Оливье Твист»! — торжествующе заорала Грейс, со смутным недоумением замечая, что и она упала со стула.

— Нам пора убираться отсюда, — пробормотал Генри, помогая ей подняться на ноги.

Пошатываясь, они направились к выходу. Грейс, опиравшаяся на плечо Генри, вдруг обнаружила, что ясное предзакатное небо уже затянулось покрывалом темно-синего бархата, на котором россыпями алмазов сверкали звезды.

Остановившись, они повернулись друг к другу. Грейс смутно почувствовала, как к ней приближается лицо Генри. Его губы прикоснулись к ее губам, и она вдохнула его запах. Мажорные ноты зубной пасты «Колгейт», теплое дуновение пота и чеснока, слабый привкус одеколона. Плюс многообещающий аромат вожделения.

Поцелуй Генри оказался истовым, жадным, даже алчным. Образ Сиона, помаячив мгновение, быстро растаял. Настал час расплаты за всю его сверхурочную деятельность, подумала Грейс беззаботно и торжествующе.

Генри медленно оторвался от ее губ. Грейс почувствовала, как он тянет ее за руку и увлекает прочь от палаток, словно по волшебству избегая растяжек, на тот конец поля, где стоит одинокое развесистое дерево, что в лунном свете отбрасывало непроницаемую черную тень. Грейс, семенившей следом за Генри с застывшей на лице глупой улыбкой, происходящее казалось естественным и неизбежным. У нее не было чувства вины, только восторженное предвкушение.

На следующее утро Грейс водила ложкой по тарелке с овсяной кашей, и звон металла о фарфор усиливался ее похмельем и промозглой пустотой обеденного зала. Судя по столам с пустой посудой, Грейс была одной из последних — все остальные, очевидно, уже позавтракали и ушли. Она прилагала все силы, чтобы не встречаться взглядом с хозяйкой; вероятно, та слышала вчера ночью их возвращение, сопровождавшееся грохотом и сметками. Определенно, тарелка с овсянкой опустилась на стол перед Грейс гораздо выразительнее, чем можно было ожидать.

Грейс уныло оглядела затвердевшие желтки яичницы, бледные, сморщенные куски бекона, почерневшие грибы и водянистую оранжевую жижу, натекшую из жареных помидоров. Как только аппетитный аромат достиг носа, желудок подступил к горлу. Грейс решила сходить на завтрак: пациент или умрет, или выздоровеет. Но речь только об исцелении тошноты. Вылечить гложущее чувство вины в желудке и чувство отвращений к себе, першащее в горле, оказалось гораздо сложнее.

Грейс прижала прохладную руку к раскаленному лбу. Ну почему по утрам в столовых всегда так жарко? Или, что вероятнее, все дело в лихорадочном пламени вины?

О господи, зачем она так поступила? Помимо всего прочего, это было просто недопустимо с профессиональной точки зрения. Она приехала сюда работать, выполнить определенную задачу, помочь Генри преодолеть опасности представления книги широкой публике. А не для того, чтобы ему отдаться, позволить затрахать себя до потери чувств. Хотя, глубоко вздохнув, вспомнила Грейс, потерей чувств вчера и не пахло. Наоборот, она прекрасно все чувствовала: раскаленный протуберанец, вспыхнувший у нее в промежности и жаркими волнами разлившийся по всему телу, сладостные судороги блаженства, длившегося целую вечность. Генри, несмотря на внешнюю неуклюжесть, оказался на удивление умелым любовником, превосходящим в этом отношении даже Сиона, не говоря о Томе.

Воспоминания о сексе с Томом, к счастью, постепенно стирались; но Грейс до сих пор не могла забыть давящее ощущение клаустрофобии, когда она лежала распластанная, как под тяжелой периной, а на ней судорожно корчилось тело банкира. Сион, наоборот, овладевал ею с волнующей, отчасти даже грубой силой, но всегда быстро, заботясь в первую очередь о том, чтобы получить удовольствие самому. А вот Генри был сама заботливость; его умелые пальцы молниеносными огоньками наслаждения бегали по всему ее телу; он довел ее до вершины упоительного восторга и лишь затем дал выход переполнявшей его страсти.

Однако сейчас Грейс ругала себя за эту минутную слабость. Ей не следовало спать с мужчиной, с которым она едва знакома. Впрочем, слово «спать» совсем не подходило к случившемуся: она сгорала со стыда, отчетливо вспоминая свои животные крики, безумные жесты, как она прижималась к Генри, словно стараясь загнать его в себя как можно глубже. Неужели он решит, что она так поступает со всеми авторами? Если не считать немногочисленные мимолетные романы в университете, о которых Грейс сожалела до сих пор, Генри был единственным мужчиной, которому она отдалась без долгих ухаживаний, в первую же ночь. Хотя неизвестно, лучше так или хуже.

Грейс уныло посмотрела на свой завтрак. Не было ли какого-то насмешливого, непристойного намека в том, под каким похотливым углом торчала из томатного пюре лопнувшая сосиска? В расположении яиц на сковородке? Воздавая должное единственному блюду на подносе, вроде не имевшему никакого тайного смысла, Грейс осторожно ткнула вилкой в грибы.