Некто Лукас - [28]

Так появился на свет Zipper Sonnet[174], само название его свидетельствует о преступном потворстве англо-саксонским проникновениям в нашу литературу, хотя Лукас и объясняет это тем, что термин «застежка-молния» глубоко идиотичен, а «застежка-змейка» — также не выход из положения. Читатель, должно быть, догадался, что этот сонет может и должен читаться подобно тому, как расстегивается и застегивается zipper, что само по себе уже замечательно, хотя чтение снизу вверх не дает результата аналогичного чтению сверху вниз в силу того, что подобная, не столь уж глупая, идея весьма затруднительна для письменного воплощения.

Самого Лукаса поражает, что любое из двух прочтений вызывает (по крайней мере у него) ощущение естественности, ощущение в смысле а как же иначе, ощущение в смысле даже ребенку понятно, ощущение в смысле elementary, ту dear Watson, хотя, если говорить начистоту, на фабрикацию этого zipper'a времени ушло — с ума сойти. Так как причинность и последовательность — вещи основополагающие в любом дискурсе, когда необходимо сообщить некий сложный смысл, скажем, смысл четверостишия, то чтение его вверх тормашками приводит к полной утрате связности (хотя и порождает новые образы и сочетания) в силу потери синтаксических связей, которых логика повествования требует даже от самых нелогичных пассажей. Вот почему для достижения связности и размеренности было необходимо, чтобы вдохновение Лукаса функционировало маятникообразно, позволяя ему творить по принципу вверх-вниз в объеме двух или самое большее трех строчек, незамедлительно проверяя, едва они выходили из-под пера (Лукас сносит сонеты с помощью пера, что также делает его похожим на курицу), можно ли после спуска по лестнице тут же подняться по ней без каких-либо мерзких спотыканий? Геройство в том, что четырнадцать ступеней — целая куча ступеней, и в любом случае этот Zipper Sonnet — образец маниакального упорства, которое многократно торпедировалось неуклюжими словами, упадком духа и швырянием скомканной бумаги — плюх! — в корзину.

Но вопреки всему — осанна! — вот он, Zipper Sonnet, который ждет от читателя, помимо восхищения, лишь того, чтобы тот мысленно и дыхательно расставил паузы и отсутствующие знаки препинания, так как, буде они торчали бы из сонета, было бы не избежать отвратительного спотыкания на ступенях.

ZIPPER SONNET

что снизу вверх что скажем сверху вниз

проннкновенье в лоно дуализма

подъем и спуск большого альпинизма

упавший и воскресший кипарис

кто в этом раздвоении не скис

тот станет сам поэтом пароксизма

из страшного морского катаклизма

сухим он выйдет на песчаный мыс

конец не отличимый от начала

симметрии унылой низвергатель

что в изумление весь мир поверг

Нарцисс не отходящий от зерцала

сонетов неустанный созидатель

что сверху вниз что скажем снизу вверх

А ведь работает — а?! А ведь хорош(и) — а?!

Подобного рода вопросы задавал себе Лукас, карабкаясь наверх и скатываясь к подножию скользкого и меняющегося четырнадцатистрочия, когда — ты гляди! — не успел он заважничать, подобно любой самодовольной курице, снесшей свое яйцо посредством похвального реактивного выброса, как прибыл самолетом из Сан-Паулу его бразильский друг и тоже поэт Гаролдо де Кампос, которого любая комбинированная семантика приводит в невероятное возбуждение, в результате чего по прошествии пары дней Лукас с обалдением и изумлением лицезрел свой сонет в переводе на португальский в значительно улучшенном варианте...

Как всегда воодушевленный, мышкинообразный идиот-оптимист Лукас размечтался о новом zipper sonnet'е, двойное содержание которого было бы взаимопротиворечащим и одновременно заключающим в себе третий смысл. Возможно, ему и удастся его написать, — на сегодняшний день результатом его усилий является гора скомканной бумаги, пустые рюмки и полные пепельницы. Но ведь подобными моментами и жива Поэзия, а там глядишь (или глядите) — и удастся еще раз успокоить Виоланту[175].

Лукас, — его сны

Иногда он подозревает наличие в них спиральной стратегии леопардов, которые постепенно сходятся к центру, к дрожащему от страха, съежившемуся зверю, то есть смыслу самого сна. Но Лукас просыпается прежде, чем леопарды набрасываются на свою жертву, так что ему остается один только запах чащи, голода и когтей, — из этой малости он должен сфантазировать зверя, что невозможно. Он понимает, охота может растянуться на многие другие сны, но повод этой непонятной затяжки, этого бесконечного сближения от него ускользает. Нет ли определенного намерения у самого сна, не является ли этим намерением зверь? Почему неизменно остается неразгаданным, что это за зверь и с чем он связан: с сексом, матерью, ростом, кровосмешением, заиканием, мужеложством? Разве сон не для этого, не для того, чтобы в конце концов показать зверя? Ан нет, сон, видите ли, для того, чтобы леопарды продолжали свое бесконечное спиральное кружение, оставив Лукасу лишь намек на поляну в чаще, съежившееся тело, застоявшийся запах. Безрезультатность сна — сущее наказание, может быть, даже авансированный ад, — Лукас так никогда и не узнает, разорвет ли зверь леопардов, занесет ли с рыком над их головами вязальные спицы Лукасовой тети, которая в двадцатые годы так ласково коснулась одного места, когда однажды вечером в загородном доме мыла ему ножки.