Нексус Эрдманна - [17]

— Ядерно-магнитно-резонансная томография. Сейчас я вас пристегну, поскольку очень важно, чтобы вы лежали совершенно неподвижно во время процедуры.

— Ах, да, понимаю, вы не хотите, чтобы мой мозг колыхался туда-сюда, когда вы будете делать изображение… Джина, ты еще здесь? Я не вижу…

— Я здесь, — отозвалась Джина. — Не бойся, Эвелин. «Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь…»[10]

— Нет здесь никакой тени, и я вовсе не боюсь! — Джина временами может по-настоящему достать. Хотя, конечно, труба этого ямр-аппарата действительно несколько пугает. — Вы только скажите, доктор, когда будете готовы запихнуть меня в эту штуку, и я соберусь. Она тесная, как гроб, да? Нуда, конечно, мне со временем предстоит провести в таком вот пространстве очень долгий срок, но я не планирую начинать прямо сейчас, ха-ха! Но если бы я могла разговаривать с вами, когда я буду там, внутри…

— Да, конечно. Продолжайте говорить, — безропотно согласился доктор. Бедняга, как ему, наверное, тоскливо проделывать день за днем одно и то же. Эвелин мысленно поискала тему для беседы, чтобы подбодрить его.

— Вы ведь большую часть времени проводите в Св. Себастьяне, когда вы не здесь, я имею в виду, а вы слышали про ожерелье Анны Черновой?

— Нет, а что с ним такое?.. Вот так, пожалуйста, голову сюда.

— О, оно сказочное, — произнесла Эвелин с некоторым отчаянием в голосе. Доктор зажал ее голову в некое подобие тисков, и теперь она не могла даже пошевелить ею. Сердце Эвелин застучало быстрее. — Бриллианты, рубины, и я не знаю, что еще. Русский царь подарил его одной знаменитой балерине, которая…

— Правда? Какой царь?

— Царь! Русский! — И чему только учат молодежь в нынешних школах? — Он подарил ожерелье одной знаменитой балерине, которая была учительницей Анны Черновой, а та передала его Анне, которая, разумеется, хранит его в сейфе Св. Себастьяна, потому что считает, что если его украдут, то это создаст плохую репутацию Приюту, да и в любом случае оно ведь бесценно, так что… ой!

— Все в порядке, Эвелин, мы уже поехали и сейчас медленно втянемся внутрь. Все будет хорошо. Закройте глаза, если вам так лучше… И вы видели это ожерелье?

— О, нет! — выдохнула Эвелин. Сердце ее бешено колотилось, по мере того как ложе, к которому она была пристегнута, втягивалось внутрь этой штуки. — Я бы, конечно, очень хотела, но Анна не слишком-то общительна, она, если по правде, порядочная гордячка, я полагаю, это оттого что она так знаменита и все такое, но все же… Доктор!

— Вы хотите выйти? — спросил он, и Эвелин ощутила его разочарование. Она была чувствительна к таким делам. Она действительно желала бы тут же выскочить из трубы, но точно так же не хотела его разочаровывать.

— Нет! Все в порядке! Так вот, это ожерелье я действительно очень хотела бы увидеть, все эти алмазы и рубины и, может быть, даже сапфиры, а это мои любимые камни, они как бы горят голубым пламенем, да, я действительно очень, очень хотела бы на него взглянуть…

Она продолжала болтать, но вдруг ей показалось, что она действительно способна видеть это ожерелье своим внутренним взором, и оно было именно таким, как она только что описала. Нитка огромных сверкающих бриллиантов и свисающие с них подвески из рубинов и сапфиров, сияющих, как я-не-знаю-что, но в любом случае оно было прекраснее всего, что Эвелин когда-либо видела, о, и как же ей хотелось хотя бы разок к нему прикоснуться! Если бы Анна Чернова не была такой заносчивой эгоисткой, она могла бы извлечь ожерелье из сейфа, показать его Эвелин и позволить подержать его в руках; извлечь ожерелье из сейфа — это была бы самая чудесная вещь, которую Эвелин когда-либо видела или могла бы вообразить… извлечь ожерелье из сейфа…

Эвелин закричала. Боль пронизывала ее тело, будто раскаленное масло, обжигала нервы, превратила мозг в красное облако… Как больно! Она умирала, вот что это было, а она не успела даже прикупить на кладбище участок по вкусу. О, Господи! Какая боль!..

Затем боль исчезла, и она лежала, всхлипывая, а ложе под ней уже выползало из трубы. Доктор Дибелла что-то ей говорил, но его голос звучал как будто издали и становился еще более далеким… далеким… далеким…

И оборвался.

Генри в одиночестве сидел за кухонным столом и ел бутерброд с тунцом. Керри ушла, у нее была работа где-то в другой части здания. Приятно все же, когда она здесь находится, даже если она.

Энергия пронзила его, словно внезапный удар током, и все его нервы засверкали. Другим словом не опишешь. На этот раз боли не возникло, но в его мозгу вырисовывалась какая-то яркая картина… Белое, красное, голубое… оно было твердым, как камень… камни… драгоценные камни…

Все кончилось. Безмерная усталость овладела Генри. Он с трудом мог держать голову прямо, а глаза открытыми. Все его силы ушли на то, чтобы оттолкнуться от стола, проковылять в спальню и рухнуть на постель. Его разум был пуст, как межзвездный вакуум глубокого космоса.

Керри заменяла недостающего четвертого игрока в предобеденной партии в юкер.[11] Дело происходило в столовой, и за столом рядом с ней сидели Эд Роузвуд, Ральф Галетта и Эл Космано. Именно у мистера Космано она работала сиделкой по пятницам. Она возила его в магазин купить подарок ко дню рождения дочери, живущей в Калифорнии, затем на почту, чтобы упаковать подарок и отправить посылку, а потом к физиотерапевту. Мистер Космано был занудой и брюзгой: в Св. Себастьяне плохо топят, все время холодрыга, доктора ничего не знают и запрещают курить, шамовка отвратительная, и вообще, он скучает по привычному окружению и соседству, а дочка свалила в Калифорнию, вместо того чтобы жить всем вместе и радовать старого папулю, дети в наше время, знаете ли… Керри терпеливо улыбалась. Даже общество мистера Космано было предпочтительнее возвращения в квартиру, где умер Джим. Когда срок аренды истечет, она найдет себе что-нибудь другое, а пока она набрала дополнительных часов в Св. Себастьяне, чтобы как можно меньше бывать дома.