Некроманты - [137]

Наконец Игорь повернулся и бросился назад. Лысов глянул на него тоскливо и прикрыл глаза, сдаваясь противнику. Келин попытался еще раз покрепче прихватить лайку пастью и всего лишь на секунду, отвернувшись, выпустил Игоря из виду.

Одинцов резко развернулся и с разбегу, давая тяжелому неповоротливому телу набрать скорость, врезался в бок волкодаву, так что обеих собак отшвырнуло на пару шагов от замершей лайки. Келин рванулся в воздухе, целя лапами в морду противника. Боль пронзила голову Одинцова. Когти волкодава впились в левый глаз.

На снегу Келин еще пытался отбиваться, несколько раз зло клацнул пастью и затих. Удар Игоря переломил ему хребет. Более мелкая собака не сумела бы такого. Но черная косматая туша лесной сущности Одинцова смела волкодава, как лавина ломает вековую ель.

Предсмертные судороги еще встряхивали тело осужденного, а Игорь уже бросился к Лысову. Тот был цел – ни единой капли крови на белом с золотистыми пятнами меху, ни одной раны. Но сразу стало ясно – мертв. Может, крупная псина оказалась сильнее и просто задавила лайку, а может – Лешка сдался сам, увидев, как разворачивается в сторону леса последний из товарищей. Одинцов рассуждать уже не мог. Не оставалось времени.

Он бросил мертвых собак в заснеженном поле и, напрягая остатки сил, рванул обратно в лес. Левый глаз не открывался. Боль пульсировала в собачьей голове, накатывала тошнота – видимо, там, в реальности, его пытались реанимировать. Но Игорь не мог напоследок не оглянуться, и то, что он увидел, заставило сбиться внутренний счетчик драгоценных секунд – лесное время, более медленное, чем в реальном мире, загустело и остановилось. Игорь увидел лайку. Лешку. Живой и невредимый, он несся по снежному полю, но не вслед убегающему другу, а туда, где на горизонте сиял ослепительной белизной Ледяной Дворец.

Игорь никогда не смотрел туда, даже если работал в снегу: просто не приходило в голову поднять глаза. Только сейчас, следя за лайкой, он понял, отчего души уходят из леса и пытаются пересечь поле. Дворец притягивал, как огромный магнит, заключенный в чистейшей воды бриллиант. Он сиял на белоснежной ткани снега драгоценной серебряной фибулой, звал и манил, так что лапы Одинцова приросли к холодной земле. Игорь не мог отвести взгляда от тонкой цепочки собачьих следов, стрелкой указывающих на сверкающие кристаллы дворца. Говорили, там открываются норы в другой мир для самых выносливых душ. Еще говорили, что только там можно умереть окончательно, освободиться наконец от всех оболочек и лететь над миром совершенно свободным, легко проникая всюду – к живым, мертвым или застывшим на грани жизни и смерти. А еще говорили, что никто не может сопротивляться силе Дворца. Если он позовет – ты побежишь к нему со всех ног, забыв о лесе и мире.

Одинцов не верил тому, что говорят. Может, взгляни он на проклятый ледяной чертог двумя глазами – не сумел бы противиться его силе, но разодранный волкодавом глаз не открывался. Игорь тряхнул черной густой шерстью, позволив боли разрушить морок, и, поскальзываясь на хвое, рванул к своему дереву, нырнул в лаз. Умирающее тело не сразу приняло в себя вернувшуюся с задания душу.

Стробоскопические вспышки страха, вины, боли, отчаяния того дня так глубоко отпечатались в подсознании, что теперь, пятнадцать лет спустя, достаточно было только вспомнить, чтобы «некромантова болезнь» сдавила горло, скрутила мышцы и вытолкнула Одинцова в лес.

Едва вспыхнула в памяти та, последняя минута – Игорь тотчас ухнул вновь в черную пустоту норы. И мгновение спустя косматый одноглазый ньюфаундленд едва не кубарем вывалился из лаза, распахнувшегося между плотными узлами древесной коры.

В лесу было людно, как на рынке. Умершие и «гости», все вперемешку, только что прибывшие и отчаянно не желавшие уходить от навеки закрывшихся нор, толклись между толстыми стволами. Кто-то плакал, умолял дать еще один шанс, винил своих убийц или себя. Кто-то просто стоял, обреченно глядя остановившимся взором под ноги. А потом поворачивался и начинал медленно двигаться в сторону белеющего вдалеке поля. От шума и крика закладывало уши, и – собачий слух Одинцова четко различал каждый голос – это была не полифония оркестра. Каждый слышал лишь свой голос, эхом дробивший безмолвие леса. Охваченные паникой люди метались, не наталкиваясь друг на друга – проходили сквозь. Этот лес, погруженный в вечные сумерки, был пустым и холодным прибежищем страхов и теней – для каждого. И каждый, пришедший под его кроны, по своей или чужой воле, становился пленником тончайшего прозрачного лепестка загробной реальности, сквозь который не мог разглядеть других, но отчетливо видел простирающийся справа и слева бескрайний лес. А впереди – мерцающее между стволами снежное поле.

Все они были видны только тому, кто пришел в лес не человеком, а псом. Некроманту. Одинцов шел сквозь толпу. Он сосредоточился, заставив слух разделить этот шумный ад слепого одиночества на квадраты, выключил усилием воли звук во всех, кроме нужного. Лишившись голоса, души тотчас утратили и оболочки. Лес опустел, только в выбранном квадрате осталось полтора десятка человек, среди которых Одинцов без труда отыскал свой объект – светловолосого парня. Тот сидел, обняв руками колени, и чуть покачивался – видимо, нервная система у бедняги оказалась крепка, и он все еще чувствовал отголоски страданий своей земной оболочки.