Некрасов - [80]

Некрасов хотел побывать в Ярославской и Костромской губерниях, поохотиться и отдохнуть. Но обещал в середине лета заехать в Петербург. Он был совершенно измучен своими семейными неприятностями, рвался в деревню и советовал Чернышевскому тоже выбраться из города.

— Нигде не отдыхаешь от всех неприятностей так, как в деревне, — говорил он. — Только там, вдали от шума городского, забываешь все, дышишь по-настоящему, любишь по-настоящему и по-настоящему работаешь.

Он уехал, и Чернышевский почувствовал вдруг непривычное одиночество. Все кругом было не так. Добролюбов не желал больше оставаться за границей и писал разные глупости — собирался возвращаться, не кончив леченья. Ольга Сократовна опять заколебалась и заговорила о модной даче, и от ее разговоров в глазах у него вставали пыльные дорожки в пригородных парках или унылое шоссе, по которому разгуливают визгливые, затянутые в корсеты девицы и кавалеры в разноцветных панталонах. Не так, как хотелось бы, воспитывались дети: старший сын — Саша — жил в Саратове у деда, средний — Виктор — был худ, бледен и неразвит для своих трех с половиной лет, младший — еще младенец — всецело находился на попечении кормилицы. Не так хотел бы он растить своих детей!

Он не привык говорить с кем-нибудь о своих личных делах. Он старался всегда быть ровным, спокойным и веселым, и это ему удавалось, — никто не догадывался, что у него очень тоскливо на душе. По правде сказать, некому было и задумываться над тем — хорошо ему или плохо, — у каждого находились собственные заботы и волнения. Самый близкий человек — жена и в обычное время не очень приглядывалась к его настроениям, а сейчас у нее и совсем не было для этого времени. Ее сестра Анна — бывшая пассия Добролюбова — нашла себе жениха и поручила Ольге Сократовне закупать приданое. Ольга Сократовна занималась этим со страстным увлечением, и все другие дела и заботы отошли у нее на второй план. Некрасов сам переживал личные огорчения. Добролюбов был далеко, да и не ему же, юноше, стал бы Чернышевский выплакивать свои обиды на судьбу. Нет, надо было собраться с духом и ждать, когда все перегорит само собой.

Так он и делал: Добролюбову писал то шутливые, то грозные письма, клялся порвать с ним всякое знакомство, если он вздумает раньше срока вернуться. С интересом рассматривал капоты и матине, которые Ольга Сократовна покупала для Анички. Торопил Некрасова с отъездом в деревню, помогая ему устраивать дела по журналу. Но в конце концов, почувствовал такую бесконечную усталость, так захотел вдруг уехать куда-нибудь, побыть в тишине и в одиночестве, что Любань начала казаться удивительно милой сердцу. Он очень обрадовался, когда Ольга Сократовна согласилась ехать, пытался помочь увязывать вещи, отобрал чуть ли не целый шкаф книг и потребовал, чтобы их обязательно отправили на дачу.

Ольга Сократовна в ужасе всплеснула руками:

— Ты с ума сошел! — закричала она. — Куда тебе это? Такую гору за год не прочесть, а ты на даче отдыхать должен. Ты что, на десять лет туда собираешься? Не возьму этот хлам — и не думай и не надейся.

— Но, голубочка, это же только самое нужное, — сконфуженно оправдывался Чернышевский. — Все это мне совершенно необходимо. Эти книги специально для отдыха, уверяю тебя, голубочка.

— Это для отдыха? — грозно спросила Ольга Сократовна, потрясая толстенным томом. — Для отдыха романы с собой берут, а не это. Не повезу — хоть убей меня!

— Ну что же, — кротко сказал Чернышевский, — придется мне на собственных плечах это таскать. Так и знай, Лялечка, никаких поручений в городе я выполнять не смогу — буду вместо покупок возить свои книжицы.

Ольге Сократовне пришлось уступить. Даже на пригородных дачах, где он проводил очень мало времени, книги точно сами собой появлялись во всех комнатах, и при возвращении для них приходилось сколачивать специальный ящик. Прошлогодний до сих пор валялся на чердаке, и его теперь втащили в кабинет Николая Гавриловича. Он удовлетворенно осмотрел ящик, сколоченный из тяжеленных горбылей, попробовал — крепко ли держатся гвозди — и начал, не торопясь, укладывать книги. Кое-что пришлось все-таки оставить, — Чернышевский с сожалением отложил в сторону кипу журналов:

— Ничего, это я потом перетащу, — решил он и заявил, что вполне готов к переселению на дачу.

В Любани оказалось очень хорошо. После весеннего ненастья установились жаркие летние дни. В лесу пахло смолой и нагревшейся на солнце хвоей. Вода в Тигоде к вечеру становилась теплой, как будто ее подогрели в печке, и даже по утрам, когда на траве еще лежала сизая роса, купаться было приятно и не холодно. Николай Гаврилович ходил на реку по нескольку раз в день. Утром, когда Ольга Сократовна еще нежилась в постели, он выходил из дому босиком и без шапки, с полотенцем через плечо и мыльницей в кармане. Мокрая холодная трава щекотала его босые ноги; он шел, прищурившись и близоруко вглядываясь в тропинку. Наступив на камень или шишку, он подпрыгивал, тихонько чертыхался и шел дальше, еще пристальней смотря под ноги.

На берегу реки он облюбовал себе место, густо заросшее кустами. Только у самой воды оставалась небольшая песчаная прогалинка, в которой приходилось продираться сквозь частый ивняк и ольшаник. Зато здесь можно было раздеваться спокойно, как в собственной комнате: зеленая стена спускалась до самой воды, а старые ивы, росшие на берегу, склонялись так низко, что и вода, образуя маленький заливчик, была отгорожена от посторонних взглядов.