Некрасов - [79]

Особую ненависть у составителя доклада вызывали статьи Чернышевского. Он разбирал их со знанием дела, приводил массу цитат, расшифровывал темные и запутанные места. Докладчику нельзя было отказать в проницательности, — он довольно правильно понимал подлинное значение нарочито запутанных фраз. В заключительной части доклада делались выводы: там говорилось, что материалы «Современника» ставят себе задачей потрясение основных начал монархической власти, отрицание безусловных законов и возбуждение ненависти одного сословия к другому.

Все это было совершенно правильно, но соглашаться с подобными выводами было бы безумием. Некрасов положил на стол прочтенный доклад, помолчал минутку и сказал спокойным и даже небрежным тоном.

— Бред. Совершеннейший бред. Плод больного воображения одержимого манией человека. Вольно так толковать каждую фразу, не имеющую никакого отношения ни к России, ни к монархической власти. При некоторой ловкости рук можно любой лирический сонет подвести под призыв к революции. Надеюсь, что это рукоделие не рассматривается серьезно?

— Напротив, — сердито ответил Никитенко. — Вам следует знать, что цензор получил строгое внушение за допущение всех этих статей. Журнал ваш будет отныне под самым бдительным наблюдением, и если он и в дальнейшем не изменит свою линию, последствия для него будут печальные.

Никитенко спрятал доклад в черную папку, встал, показывая, что деловой разговор окончен, и, любезно улыбаясь, пригласил Некрасова в столовую выпить чаю. Но Некрасов, извинившись, сказал, что его ждут в редакции. Его миссия была выполнена, — он узнал все, что ему хотелось узнать.

— Надеюсь, наша беседа не получит огласки? — сказал Никитенко. — Я рискую иметь неприятности за ознакомление вас с этим документом.

Некрасов пожал ему руку, заверив, что будет молчать и встревоженный и огорченный уехал домой.

На прощанье Никитенко, несколько смягчившись, доверительным гоном посоветовал ему распрощаться с Добролюбовым и Чернышевским:

— Душевно рекомендую вам очиститься от них. Это — зажигатели и демагоги, они не однажды доказали свою незрелость и неспособность управлять общественным движением. Сделайте это пока не поздно.

— Я не могу и не нахожу нужным это делать, — устало возразил Некрасов. — К чему мы будем спорить? Мы с вами не сходимся в мнениях. Я считаю их обоих честными, преданными народу и родине людьми. Прощайте, Александр Васильевич!

Дома, запершись вдвоем с Чернышевским, он подробно рассказал ему о содержании доклада.

— Война объявлена, Николай Гаврилович, и серьезная, — сказал он. — Теперь берегитесь, громы будут греметь беспрерывно.

Чернышевский внимательно и словно бы испытующе посмотрел на него, и, помолчав минуту, спросил:

— Что же вы думаете делать дальше? Может быть, лучше спрятаться под крышу? Или избавиться от предметов, способных притягивать молнии?

— Ну уж нет, — весело ответил Некрасов. — Уступать мне что-то неохота. Интересно, Николай Гаврилович, какой это сукин сын проявляет усердие, сочиняя на нас пасквили?

Они просидели до глубокой ночи, разбирая рукописи и обдумывая темы необходимых журналу статей. Они не говорили больше о Никитенке, о цензуре, о грядущих опасностях. Вопрос этот был исчерпан, он не мог иметь никакого значения для предстоящей деятельности «Современника».

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

I

На дачу Чернышевские решили ехать в Любань. Это было очень далеко от города, но один знакомый, у которого был там собственный дом, уверил, что только в Любани отличный деревенский воздух, хорошее купанье и настоящий лес.

Ольга Сократовна вначале и слышать не хотела о Любани.

— Я там умру со скуки, — решительно заявила она. — Чего ради тащиться в такую глушь? Речка, деревенский воздух, — подумаешь, невидаль! А люди? Слова молвить не с кем будет. Ты-то, я знаю, в городе будешь неделями торчать, да и на даче носа от книжки не поднимешь, а я что буду делать?

Но Николай Гаврилович вдруг заупрямился и захотел обязательно ехать в Любань.

— На модной даче ты не отдохнешь, голубочка, — твердил он. — А тебе надобно отдохнуть и поправиться. Сердись на меня — я буду очень огорчен, но я не уступлю тебе, — ты же знаешь, какой я упрямый человек.

Ольга Сократовна и впрямь рассердилась и не хотела даже поехать взглянуть на дачу. Потом положила гнев на милость, отправилась в Любань и вернулась совершенно очарованная. Ей понравилось все: и дом, и сад, и живописные окрестности. Она успела узнать, что по соседству есть несколько помещичьих семейств; живут они весело и шумно и рады будут принять в свое общество молодую хорошенькую дачницу.

— Ну вот и хорошо, — обрадованно сказал Николай Гаврилович, выслушав ее отзывы о Любани, — напрасно ты боялась скуки, дорогая моя Лялечка, такой веселенькой умнице везде будет хорошо.

Ему и самому хотелось немножко отдохнуть этим летом, пожить в деревне, поваляться на солнышке. Правда, обстоятельства складывались так, что надеяться на длительный отдых было трудно. Добролюбов лечился за границей, Некрасов собирался уехать на все лето в деревню. Панаев все прихварывал. Но Чернышевский надеялся заготовить материалы для журнала заблаговременно и приезжать в город только раз в неделю для объяснений с цензурой — буде в этом окажется необходимость, — да для общего наблюдения за выпуском номера.