Некрасов - [48]

Захар был важной персоной в хозяйстве Тургенева. Этот гений кулинарии долгое время был крепостным у какого-то невероятно жестокого помещика. Тургенев выкупил Захара, хотел дать ему вольную, но тот отказался и преданно служил новому владыке. Тургенев чрезвычайно гордился своим поваром, и имя Захара с почтением произносили все приятели знаменитого литератора.

На обед были приглашены многие литературные известности: поэт Полонский, Дружинин, Боткин, Анненков и Никитенко. Никитенко — профессор Петербургского университета, давний деятель цензуры, человек близко знакомый всем литераторам, сейчас представлял особый интерес для писательских кругов; ходили слухи, что его прочат в новый литературный комитет, который правительство собиралось организовать для «упорядоченья» прессы.

Когда Некрасов с Панаевым приехали, все были уже в сборе. Небольшая квартира Тургенева, ярко освещенная, теплая и уютная, показалась им особенно приветливой после темной, сырой и холодной улицы. Тургенев встретил их в передней. Он был одет как для великосветского приема, сиял белизной своей седой гривы и широкой улыбкой радушного хозяина.

— Опаздываете, друзья мои, — говорил он укоризненно, — Захар не простит вам этого, — произведения его искусства могут пострадать от вашей неаккуратности.

Панаев быстро осмотрел туалет Тургенева и подумал, что сам он, пожалуй, оделся небрежно для такого торжественного случая, — хороший костюм был одной из маленьких слабостей Ивана Ивановича.

Обед, действительно, был роскошный. Захар, ослепительный в белоснежных колпаке и блузе, сам подавал уху из стерлядей и, священнодействуя, разлил ее по тарелкам. Прозрачный пар поднялся над столом и обдал гостей тонким и нежным ароматом.

— Нектар! — заявил Анненков, отведав первую ложку. — Нектар! — повторил он, протягивая руку за кулебякой.

Первое время за столом было тихо. Тургенев внимательным хозяйским оком следил за тем, чтобы гости не пропустили ни одного блюда. Он руководил обедом с серьезностью жреца, и кушанья и вина сменялись одно за другим, составляя гармоничное целое. Боткин потихоньку расстегнул нижнюю пуговицу жилета, чопорный Дружинин раскраснелся и слегка вспотел, Панаев восторженно приветствовал каждое новое блюдо, даже сухой, педантичный Никитенко оживился. Только Некрасов был мрачен и молчалив. Ему было не по себе, и сегодняшний обед казался ему тризной, поминками на чьих-то похоронах. Он не мог заставить себя есть и уже поймал несколько недовольных взглядов Тургенева. Странно, он чувствовал себя чужим в этой когда-то близкой ему компании и с тоской думал, что лучше было бы, пожалуй, сегодня не приходить сюда.

За столом стало оживленно. Дружинин произнес несколько тостов, Боткин рассказывал что-то Никитенке, Полонский требовал, чтобы в столовую вызвали повара.

— Ваш Захар, действительно, волшебник, — говорил он. — Позвольте произнести ему хвалебную речь.

Тургенев велел позвать Захара, и тот со спокойным достоинством принял произнесенные хором комплименты. Тургенев сиял, пожалуй, куда больше, чем он.

Подняться из-за стола было не легко. Тургенев предложил гостям выпить «для освеженья» коньяку и занять место на «самосоне», радушно распахнувшем свои широкие объятья. Некрасов подвинул к печке кресло и сел там, немного в стороне, в углу, куда не попадал свет затененной абажуром лампы. Он закурил и молча вслушивался в то, что говорил Никитенко. Тот рассказывал, какие претензии имеет к литературе правительство.

— Граф Блудов, хорошо осведомленный о мнении государя, говорил, что правительство насчитывает у нас три рода литераторов. Одни злонамеренные и упорные в своих крайних желаниях, на этих трудно чем-нибудь воздействовать. Другие — не думающие ни о чем и желающие только набить себе карман. И третьи — люди благородные и даровитые, которые действуют только по убеждению. Последних правительство может привлечь на свою сторону, сделав их участниками своих благих видов.

— Этим соображениям нельзя отказать в справедливости, — сказал Дружинин, метнув взгляд на сидящего в тени Некрасова. — К сожалению, некоторые из нас не понимают, что упорное увлечение крайними идеями далеко не всегда приносит пользу обществу.

Некрасов поднял голову и подумал о том, что Дружинин себя, вероятно, относит к третьей категории — даровитых и благородных. Снова откинувшись на спинку кресла и закрыв глаза, Некрасов вслушивался в спокойную и профессорски уверенную речь Никитенко.

— Теперь создается особый комитет, который должен любовно и разумно направлять нашу литературу, особенно журналистов, на путь истинный.

— Это что же, нечто на манер вечной памяти бутурлинского комитета? — хрипло спросил Некрасов.

— Нет, зачем же такие мрачные предчувствия, — ответил Никитенко, вглядываясь в скрытую тенью фигуру Некрасова. — Это совсем другое. Комитет этот не должен стеснять литературу посредством правительственных мероприятий, он должен, по воле государя, наблюдать за движением умов и направлять к общему благу общественное мнение. Опасения, что он превратится в бутурлинский комитет, мне думается, не основательны.

Никитенко начал излагать свои мысли по поводу необходимых для России улучшений.