Некрасов - [26]

— Я понимаю Тургенева, который не любит этого господина. Он как-то не располагает к себе, и мне удивительно, признаюсь прямо, ваше к нему расположение. Он теперь первое лицо в «Современнике», а это не может никому нравиться.

— Очень сожалею, что это многим не нравится, — сухо ответил Некрасов. — Чернышевский очень умный, дельный и полезный для журнала человек.

Он замолчал и налил вина себе и Фету, но никакого тоста не мог придумать. Молча чокнувшись, они выпили, не глядя друг на друга и не продолжая разговора. В комнате разлилась напряженная тишина, слышно было, как тикали большие часы, как на улице цокали копыта лошадей, как катились по мостовой проезжающие мимо кареты. Некрасов угрюмо постукивал вилкой, лицо его было мрачным и скучным.

Фет первый нарушил тягостное молчание:

— А я ведь к вам по делу, Николай Алексеевич, — сказал он. — Хочу у вас призанять немного денег. С этими свадебными делами я влез в долги. Василию Петровичу Боткину должен две тысячи; без денег в Москву явиться мне невозможно. Очень был бы обязан, если бы вы дали мне авансом эти две тысячи.

Некрасов мрачно посмотрел на него.

— Мне помнится, вы и так должны журналу, Афанасий Афанасьевич, — сказал он нелюбезным, сухим тоном. — Переводы ваши из Гейне мы взять не можем, за стихи собственные вы просите по двадцать пять рублей, — это цена неслыханная, а денег у нас в кассе нет. Все старые сотрудники вперед забирают, а обязательства свои выполнять не хотят. Нет, милейший друг, денег я вам дать не могу.

И он встал из-за стола, показывая, что считает разговор о деньгах исчерпанным. Мысль о том, что Фет, если бы не деньги, не зашел бы, внезапно появилась и еще больше испортила настроение. Ну да, все они смотрят на него только как на издателя, и разговоры о лирическом сватовстве были не чем иным, как подходом к просьбе о деньгах. Черта с два даст он ему денег! «Дитя», которое хотят вырвать из-под опеки нежного отца! А не хочешь «красного петушка» и «дубового обушка», которые готовит ребенок своему любезному папаше? Он не высказал этой мысли вслух, он просто подошел, к окну, отодвинул слегка штору и выглянул на улицу.

— Ого, стемнело совсем, ночь на дворе, — сказал он, не глядя на Фета.

Фет вскочил и начал прощаться. Некрасов снова стал любезен, проводил его до передней, просил не забывать «Современник», присылать стихи, передать привет Боткину. Дверь за Фетом захлопнулась. Николай Алексеевич пошел в свой кабинет, сел за стол и придвинул к себе гору рукописей. Он читал их быстро, как читает опытный редактор, привыкший налету схватывать содержание, чувствовать дух вещи, ее язык. Стакан крепкого чая остыл, сигара погасла, свечи догорели до самых розеток. Он зажег новые, разогнул занывшую спину и улыбнулся: ловко все-таки вытянул Чернышевский у Фета эту расчудесную речь! Вот тебе и замоскворецкие куличи, голуби и невесты! Он засмеялся тихонько и потянулся всем телом. Потом вспомнил о «Тишине» и о том, что ее нужно исправлять; достал из кармана исчерканные чернилами страницы и положил их перед собой.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

I

Вот и кончилось лето. Надо было перебираться в город.

Холодно и неуютно становилось на даче, особенно по вечерам, когда не хотелось не только выходить в сад, а даже смотреть на него в темное, запотевшее окошко. Иван Иванович все чаще и чаще оставался ночевать в городе, говоря, что ему нужно собирать материал для статей о начавшемся сезоне. Некрасов тоже неохотно приезжал на дачу, а Авдотья Яковлевна, проскучав целый вечер в пустой и холодной столовой, спозаранок забиралась в постель, вооружившись книгой потолще.

Иван Иванович уже подготовил статью к следующему номеру «Современника».

«Зимний сезон начался, ярмарка петербургского тщеславия — Невский проспект — почти в полном своем блеске», — писал он, вспоминая наиболее яркие свои впечатления. — «Шарлотты Федоровны, Армансы и Луизы уже летают взад и вперед от Полицейского до Аничкина моста, перегоняя друг друга и щеголяя шириной своих юбок, быстротой своих рысаков, роскошью своих туалетов. Большой свет начинает переселяться с дач, из-за границы, из деревень. Маленький «свет» давно покинул свои карточные летние домишки… По всем улицам развозят и разносят мебель из вощеного ореха с резьбой, обитую репсом или шелком».

Иван Иванович описывал кипучую деятельность строителей, новый дом княгини Юсуповой на Литейной, возмущался дороговизной жизни и неблагоустроенностью города и сравнивал Петербург с нарумяненной красавицей, у которой под роскошным платьем — грязная нижняя юбка.

— Нет, жить сейчас по-человечески можно только в деревне! — восклицал он и тут же, попав ногой в лужу около веранды, начинал проклинать дачу и требовать немедленного переезда в город.

Сборы начались сразу, после одного, особенно серого и дождливого дня. В доме укладывали последние узлы и чемоданы, на дворе, около кухни, девушки доглаживали выстиранные и выбеленные на солнце занавеси с балкона, начищали песком медные кастрюли, выбивали ковры и половики. В комнате были настежь распахнутые окна, сквозняки гоняли по полу обрывки бумаги и неизвестно откуда появившиеся засохшие ветки. Как всегда не хватало веревок и рогож; кто-то уронил в темном коридоре целую стопку тарелок, и осколки хрустели под ногами.