Некама - [38]

Ага, сейчас он возразит, и этот старлей заплачет от обиды и покорно покинет допросную, как же. Горчаков помотал головой, мол, нет, не возражаю. Пошла стандартная процедура — фамилия-имя-отчество, год и место рождения, состав семьи, когда призвался в ряды РККА, при каких обстоятельствах попал в плен. Все это он заученно повторял, дело было привычное, его же уже допрашивали десять лет назад. Единственное, что настораживало на этот раз — это обращение «ваше сиятельство», про прозвище Князь в 1946 году ничего не знали, видно что-то новенькое раскопали. Но как? Впрочем, какая разница? Если они знают, что Князь — это он, то все. Все кончилось. Но как узнали-то? Откуда?

— Оказывается, Константин Прокопьевич, вы не были искренним с органами в 1946 году. Нехорошо. Вот тут вы пишете, — следователь Зайденберг водрузил на нос круглые очки, вытащил из папки какую-то бумагу и стал читать. — «В 1942 году на Волховском фронте попал в плен, был отправлен в лагерь военнопленных в Выру, Гатчинского района, а затем как агроном был отправлен на сельхозработы в Германию, на ферму бауэра [11] Дитера, где батрачил до мая 1945 года, когда был задержан американцами. В 1946 году был передан советским представителям для проверки». Так?

Горчаков кивнул, сглотнув.

— Что «так»? «Так» — это я показал, или «так» — так оно и было? — спросил следователь.

«Что ж ты, еврейская морда, из меня жилы тянешь?! Знаешь что — говори прямо, не мучай!», — хотел сказать Князь, но сдавленно просипел:

— Так — это я показал.

— А на самом деле, где вы были во время Великой Отечественной войны?

Горчаков молчал, глядел в сторону.

— Константин Прокопьевич, я не буду говорить вам стандартные фразы про «чистосердечное признание» которое облегчит вашу участь. Участь — гарантировать не могу, суд будет решать, а вот совесть — облегчит, тут я ручаюсь. Так что лучше вам все подробно рассказать о вашей деятельности в команде ГФП-500 и о тех преступлениях, которые вы и ваши подручные совершили…

— Разрешите мне? — улыбчивый старлей привстал со своего стула, подошел к столу и чуть ли не уселся на его задом, скрестив руки на груди кителя, где красовалась орденская планка («Когда наградить-то успели? — подумал Горчаков. — Молодой же еще. Или это за аресты родина благодарит?»). — Я с тобой, Князь, буду говорить прямо. Ты у нас последний, кто остался из вашей команды, остальных мы взяли. Всех. Как вы ни старались скрыться. Рассказать? — обернулся он к следователю, тот кивнул. — Значит, дружок твой, который тебе ноги мыл — ага, он нам и про это поведал, не удивляйся — Семченко Алексей Петрович, 1915 года рождения, был взят в городе Ачинске, где трудился ни много, ни мало — заместителем директора горно-обогатительного комбината! Продвинулся бравый матросик, забыв главную заповедь преступника — не высовываться, иначе спалишься. Вот он высунулся — и спалился. Курить будешь?

Он протянул Горчакову пачку «Беломора», взяв ее со стола следователя. Тот отрицательно помотал головой.

— Ну и правильно, здоровее будешь. Я тоже не курю. Так вот, второй твой подельник, Яблоков Николай Алексеевич, 1912 года рождения, до сдачи в плен — капитан, командир гаубичной батареи, тоже спалился на ударном труде. Вы там все такие стахановцы были, просто во всем: что насиловать и убивать, что работать на благо родины, понимаешь! Приезжаем его брать — а его карточка на доске почета красуется, одноглазый ударник коммунистического труда.

Глаз Яблокову выбил партизан, которого тот пытался задержать при облаве в лесу. Обложили тогда отряд Петрова, вернее, что от него осталось, загнали в комариное болото на Новгородчине, один партизан — судя по виду, из окруженцев, прибившихся к отряду — убегал, пытаясь скрыться в лесу. Тут-то бывший артиллерист и совершил роковую ошибку: хотел взять живым, понадеявшись на свою сытость и на партизанскую слабость. Догнал, повалил — и тут же получил зверский удар камнем в глаз. Солдатика, конечно, пристрелили, но и глаз спасти не удалось, вытек, пока довезли до госпиталя.

— В общем, старательные вы ребята конечно, — юморил старлей-гбшник. — И такие уверенные в себе, просто диву даешься! Пограничник ваш, Осенев, вроде бы притих, устроился грузчиком в магазине, жил бы себе и жил, если бы с двумя алкашами не поцапался… Психанул, кулаками замахал: «Попались бы вы мне в 43-ем, я бы вас!.. Продали Россию» — ну и прочую вашу муть. Алкаши-то они алкаши — но сознательные, стукнули куда следует. Нервы надо беречь было, грузчик все-таки, не профессор какой.

Старший лейтенант слез со стола, прошелся, разминаясь.

— Но тебя, Князь, конечно же, интересует, на чем ты прокололся? Дружки-то твои понятия не имели, где ты и что ты. И хотели бы сдать, да не могли бы, хотя про твои художества пропели подробные песни, очень подробные. Сдала тебя, Костя Горчаков, Наталья Сергеевна Курикова. Помнишь такую?

Курикова? Наталья? Горчаков пытался вспомнить и не мог.

— Не помнишь? Так я и думал. Ты ее знал, как Нину-радистку. Теперь вспомнил?

Нинка жива? Не может быть! Ее группу выбросили на парашютах на Псковщине, место выброски Абверу было известно заранее, так что туда отправили их команду задержать диверсантов разведупра. Те отстреливались, пока их всех не перебили, а в плен захватили лишь одну девку, радистку. Немцы сразу забрали ее к себе, пытались организовать радиоигру, насмерть перепуганная девушка согласилась, но в ГРУ как-то быстро сообразили, что им гонят «дезу». Нина Абвер больше не интересовала, и ее отдали в ГФП-500, мол, делайте, что хотите.