Некама - [32]

Бесило еще, что девчонки как ни в чем не бывало продолжают кокетничать с подозрительными незнакомцами, а Зоя откровенно оказывает внимание сразу двум ухажерам — вчерашнему пьянице и старому инструктору, которого им навязали (интересно, по чьей инициативе? Не просто же так его включили в их группу. И кто? Сам председатель турклуба! Видно, важная шишка). Этот парень — как его? Борис, кажется — только улыбался, мол, кокетничай, девочка, кокетничай, потом мои молодость и напор возьмут свое. Тьфу, глаза б не смотрели, уши б не слышали. А поход-то по сути еще и не начинался, трудный поход, высшей категории сложности! Какой уж тут кобеляж?! Собранность и готовность!

Впрочем, где-то глубоко внутри Олежка понимал, что просто ужасно ревнует Зою, для которой он только «дружок сердечный, таракан запечный». Понимал, что шансов у него, малорослого, заикающегося, не умевшего толком говорить — практически никаких… Не вышел ростом, как Гера, не краснобай, как Серебров, не остроумец как этот Борис, не ученый с блестящим будущим, как Гуся… Ну, что Серебров был не прочь закрутить роман с Зоей, было объяснимо, с ней кто только не был готов роман закрутить. А вот она-то что нашла в этом хлыще с закрученными вверх мушкетерскими усами? Ведь пошляк же, невооруженным глазом видно. И еще Борис этот… И Гуся по ней сохнет. И Гера. И только бедный О2, «Дикий», никому не нужен. Зоя его как не замечала, так и не замечает. Единственного, кто любит ее по-настоящему. «Олежка» — еще и зовут-то его чисто как «любимого внука бабушки». А ведь он столько мог бы ей дать! Каким верным мужем он был бы, ведь он, Оленин — однолюб, и надо же было ему влюбиться именно в ту, для которой он никто. Никто! Дикий чуть не плакал от этих мыслей, болела спина, приступами пульсировала на каждой колдобине, было холодно и на душе отвратительно. К тому же и задницы своей уже почти не чувствовал, отбил на ухабах. Тоже мне, гладкий зимник. Катастрофа, а не дорога. Ни черта по-человечески сделать не могут!

Но, слаба богу, всему приходит конец: грузовик затормозил у здания лесхоза, при этом от резкого торможения его повело юзом по скользкой дороге, и «зилок» чуть-чуть не врезался бортом в стенку бревенчатого сруба — видно и тормоза у машины были не в порядке, вот был бы номер, если бы их со всей силы треснуло! Достойное завершение не начавшейся поездки! Но пронесло, слава богу. Туристы посыпались через борта советского Студебеккера, сбрасывая друг другу рюкзаки, лыжи, снаряжение.

На крыльцо лесхоза вышли местные — несколько молодых русских мужиков, из них выделялся один, постарше, заросший огненно-рыжей бородой по самые глаза, сзади маячили несколько манси в традиционных малицах.

— Примете? — весело спросил Гуся Сорокин у рыжебородого, которого сразу определил как старшего.

— Ну как нет-то, — улыбнулся тот. — Вовремя приехали: у нас сегодня кино!

— Игорь Сорокин, руководитель группы, — протянул руку Гуся.

— Огнев, Илья, — ответил тот на рукопожатие.

Студенты радостно повалили в общежитие лесхоза. Только Борис задержался у входа. Задержался и Смирнов.

— Что случилось? — гбшник сразу понял, что что-то не так.

— Это Огнев. Мой отец приемный. Тот самый, из партизанского отряда.

— Да ладно?! Ну ты смотри, как у нас все складывается, напиши книжку — не поверят!

Смирнов потер подбородок.

— Сколько вы не виделись?

— Да ты же знаешь, Николай Евгеньевич. Его в 46-ом посадили, мне 11-ый год шел. Значит, 12 лет, 12 с половиной.

— Думаешь, узнал?

— Не знаю, может узнал, может нет.

— Ладно, гадать не будем, ты давай располагайся там в углу подальше, посмотрим, что к чему, там будем решать. Сам ничего не предпринимай. Если что — я разрулю.

Лесорубы оказались народом гостеприимным, ребят разместили в общежитии, правда, в комнате было только две кровати, немного поспорили, кто на них будет спать, пошли на компромисс: обе девушки на одной, два парня по жребию — на другой, остальные — на полу, ватник вниз, рюкзак под голову.

Люба стянула лыжную шапочку, устало присела на кровать, притянула к себе Зою:

— Слушай, как думаешь, теплой воды тут можно достать?

— Не знаю, а что?

— Да то… то самое…

— Вот же ж… как не вовремя. Вата есть у тебя?

— Вата есть, мне бы помыться, да переодеться, я только не знаю, где.

— Сейчас, погоди.

Зоя метнулась к лесорубам, через пять минут прибежала с чайником и тазиком, не заходя в комнату, мотнула головой, мол, пошли со мной! «Ребята комнату выделили, обещали минут 15 не заходить, пошли», — прошептала.

— Спасибо, Зойка! А что ты им сказала? — испуганно спросила Люба.

— Неважно. Они сначала, когда я теплой воды попросила, предложили чаю с сахаром, представляешь? — и Зоя рассмеялась.

— Смешно. Так что ты им сказала все-таки?

— Что ногу потерла, надо промыть и помазать.

— Спасибо-о-о!

— Да ладно тебе! Помочь?

— Не, я справлюсь. У двери просто постой на всякий случай…

Конечно, в таких условиях мыться было сложно, не очень понятно было, куда потом девать эту кровяную воду, и вообще настроение было поганым: Люба всегда тяжело переносила такие дни. И так-то характер не мёд, а в «эти дни» становилась вообще такой мегерой, что самой неудобно было. И понимала, что некрасиво так-то, и сама себе была не рада, но ничего поделать с собой не могла.