Неизвестный солдат - [47]

— Что сегодня?

— Целлюлозная каша.

— Вот зараза!

Целлюлозной кашей называли кашу из цельных, неразмолотых зерен пшеницы, которую солдаты особенно ненавидели за то, что она слишком часто появлялась в их рационе. Снова повара с Мякилей должны были отдуваться за бедность родной страны, за беспомощность и нераспорядительность снабженцев. Солдаты выражали свою досаду так грубо, что даже фельдфебель Корсумяки чуть не вышел из себя, однако, поняв огорчение людей, попытался утешить их и сообщил, что снабжение табаком налаживается и что со дня мобилизации они получат повышенные суточные так же, как резервисты.

— Красота, ребята! Теперь снова можно резаться в карты, — сказал Хиетанен, посыпая кашу сахарином. — Теперь мы наверняка останемся в резерве. Те, на фронте, должны управиться своими силами, ведь какая масса тут прошла.

— Вот увидишь, когда дело застопорится, нас бросят вперед, — сказал Лахтинен. — Для этого в резерве и оставляют лучшие части.

— Перестань. Такая ли мы хорошая часть? Прямо даже удивительно.

— Ну да, если вообще существует такая штука, как хорошая воинская часть. Но я говорю про резвых молодцев, которые бегают, куда пошлет их какая-нибудь еловая голова. Резервистов куда попало не направляют. И вот что нужно сказать: если нам приходится так трудно, то не надо было пыжиться создавать Великую Финляндию… С такими-то резервистами! Всех в кучу собрали, кто только может жевать бутерброд.

— Да нет же, братец. Хороши уже и те, кто может жевать кашу. Бутербродов тут так и так нет, — сказал Рахикайнен.

Посмотри вон туда. Нет, правда, пойди и посмотри вон на тех, мил-человек. Что это, по-твоему, настоящие герои-солдаты? Вон те, у дороги. Они тоже не бог весть что. — Сихвонен указал на пленных, и Сало поправил его:

— У них пояса из приводных ремней. И штаны из черной дерюги. Их силой погнали на войну.

Лахтинен лег на спину и сказал:

— Не знаю. Только бы все шло хорошо. Они дерутся не поясами. Стойкие парни. Мне не кажется, что их так уж насильно гонят в бой.

— Тебе надо было бы биться на стороне русских, Юрьё, — сказал Хиетанен и насмешливо улыбнулся. — Если бы мне было не по нутру воевать на нашей стороне, я бы не стал зря молоть языком. Я бы перешел к русским и дрался как черт. Но наш Лахтинен ратикал. Он хочет дать всем деньги и землю. И чтоб каждый работал столько, сколько нужно, чтобы прожить. Они такие, эти ратикалы. А я вот дивлюсь на самого себя — сколько я всего знаю. Знаю все даже про законченных ратикалов.

— Лахтинен конченый ратикал, хи-хи.

Ванхала с минуту колебался, но все же отважился сделать такое замечание. Он был вознагражден. Все засмеялись и принялись крутить себе цигарки из газетной бумаги. Лахтинен, разозлившись, повернулся к ним спиной.

Каша им настолько опротивела, что, несмотря на сильный голод, ее хватило и для пленных. Они сидели сбившись в кучу и ели поочередно, так как ложки и котелки были не у всех. Голодными глазами смотрели они на своих товарищей, занятых едой, и дожидались своей очереди. Вокруг них собралась кучка любопытных.

— Во уписывают, — сказал кто-то.

— Оголодали, — заметил Сало, тоже пришедший посмотреть на русских.

Один молодой пленный со светлыми волосами улыбнулся и сказал вдруг по-фински:

— Три дня без еды.

— Ты говоришь по-фински?

— А-а, говорю. На чистом финском. Я ингерманландец. Из Ряяпюи.

— Как ты научился говорить по-фински?

— Еще бы не научиться! Моя мать едва говорит по-русски.

На пленного посыпались вопросы, он не успевал отвечать. Живо жестикулируя, он рассказал, что его рота была разбита и что один лейтенант собрал группу блуждающих по лесу солдат и хотел было вести их к дороге. Однако ночью они попали в перестрелку, и лейтенант был убит, а им ничего не оставалось, как сдаться в плен, потому что они заблудились и никак не могли выйти к своим.

— А разве ингерманлапдцев не сослали в Сибирь?

— А за что? Мы ничего плохого не сделали.

— Ну и как, лучше живется в России, чем в Финляндии?

— А мне откуда знать? Я в Финляндии не жил.

— А Сталина ты видел?

Солдат развел руками, затем сказал что-то по-русски своим товарищам. Пленные закивали, а один с силой ударил камнем по земле.

— Сталин, Сталин, — пробурчал он в такт ударам.

Ингермаиландец сказал:

— Скажите там своим, что нас забрали в армию силой.

Кто-то спросил пленных, как они называют финских солдат, и ингермаиландец, поколебавшись, сказал со смехом: чухна, и другие пленные засмеялись вместе с ним. Ванхала тоже засмеялся, сотрясаясь всем телом и притопывая ногами, как будто от радости не мог устоять на месте. Он несколько раз прошептал про себя это слово и посмотрел на товарищей, словно прикидывал, как оно к ним подойдет: «Сухна, сухна. Хи-хи-хи…»

Когда пленные увидели, что над этим словом можно безбоязненно смеяться, они развеселились, повторяя друг за другом: «Чухна, чухна». «Рус, рус», — вторил им подошедший Рахикайнен.

Солдаты были до того довольны, полагая, будто их определили в резерв, что пожалели время для сна, хотя и были вконец изнурены: «Еще успеется». Тем более жесток был удар, когда появился Миелонен с приказом:

— Приготовиться! Проверить обувь и портянки! Впереди долгий поход.