Неизвестный солдат - [112]

— Я справлюсь, — уверенно сказал Хаухиа и собрался выйти из блиндажа на несколько минут раньше, чем следовало, не в пример ветеранам, которые всегда старались оттянуть смену на несколько минут.

— Помни, о чем я тебе толковал! — крикнул Рокка ему вслед.

— Большего нельзя для него сделать, — сказал Коскела. — Он хорошо проинструктирован.

Хаухиа сменял Ванхалу. Он бойко заступил на пост и важно заявил Ванхале, называя его по прозвищу, как это часто делал Рокка:

— Можешь идти, Отрастил Брюхо.

— Возлагаю на тебя ответственность за фронт. В убежище от осколков стоит «Старик Пекка»[27] только ты без надобности из него не стреляй. Иначе скоро станешь павшим героем. Лучше потихоньку расти себе в тишине, пока не дорастешь до грозного финского лесного воина.

Хаухиа повернул перископ. Он видел стрелковые гнезда противника, вырисовывающиеся на фоне мглистого вечернего неба. Казалось, будто все спит спокойно и мирно. Лишь издали, от Булаева, раздавался гул артиллерийской стрельбы, но он как-то не нарушал сонного спокойствия фронта. Вокруг же была какая-то мертвая тишина. Темные трупы перед позициями, казалось, лежат здесь с незапамятных времен, окаменелые, ставшие частью неподвижной природы.

Понаблюдав за местностью некоторое время, Хаухиа достал из-за пазухи лист бумаги и начал писать, подложив под него пачку сигарет. Всякий раз, написав два-три слова, он для очистки совести глядел в перископ. При этом он пересчитывал трупы, чтобы убедиться, что их число не увеличилось и между ними не затесались живые, поджидая удобный случай. Ему доводилось слышать такие истории.

Внезапно на Миллионном разорвался снаряд, и Хаухиа пригнулся, но, вспомнив про вчерашний вечер, тотчас распрямился. Вслед за первым там с интервалами в полминуты разорвалось еще более десяти снарядов.

Хаухиа перестал писать и начал рассматривать пулемет. Пулемет был тих и нем. Этот неодушевленный предмет казался Хаухиа именно немым, потому что он наделил его в своем воображении даром слова, как будто пулемет был легендой во плоти. Хаухиа попытался воссоздать в своем воображении эту легенду, но она получалась у него какой-то фальшивой, далекой от действительности; такими легендами кормили непосвященных военные корреспонденты. Ом не видел за пулеметом напряженного, неестественно искаженного лица, не слышал ни хриплых, испуганных криков, ни команд, ни истерических ругательств и проклятий, ни стона Кауконена, когда тот, мертвый, уткнулся лицом в те самые рукоятки, которые он, Хаухиа, сейчас рассматривал. Он ничего не знал о той дождливой, темной осенней ночи, когда пулемет лежал на глинистой тропе, где были убиты Лехто и Риитаоя.

«Великолепная штука. Интересно, есть ли в кожухе вода? Вот было бы хорошо дать пару очередей», — подумал он.

Хаухиа заглянул в перископ и тихо вскрикнул. Возле одного стрелкового гнезда на той стороне двигалась каска. Вот она застыла на месте. Хаухиа рванул пулемет из укрытия и прошептал несколько раз, словно оправдываясь:

— Стрелять я не буду, просто на всякий случай.

Он снова глянул в перископ. Каска была на прежнем месте. Некоторое время в его юной душе боролись охотничий азарт и страх ослушаться приказа. Затем он взобрался в одно из стрелковых гнезд и осторожно поднял голову.

— Лишь на секундочку… Они не успеют… Прикрою спереди веткой… Им оттуда не видно…

Он ткнул можжевеловую ветку в пулеметное гнездо, потом вдвинул в гнездо пулемет и дрожащими руками попытался навести его на каску. Он еще успел почувствовать сильный удар в голову, потом в глазах зарябило, и он замертво упал на дно окопа.

V

Во время побывки Ванхалы на родине в его патефон вставили новую пружину, там же обзавелся Ванхала и новыми финскими пластинками. Как раз сейчас солдаты проигрывали излюбленную песню «Жизнь в окопах». Рахикайнен лежал на нарах и подпевал:

Наш путь к сражениям ведет,

Где песню пуля лишь поет.

Не знали при уходе мы,

Кто в отчий дом назад придет

В окопах ныне мы живем,

Начальством нам — одна судьба,

И этим, может быть, путем

Мы все на свалку попадем.

У Рахикайнена был хороший голос, и даже высокие ноты он брал без особого напряжения, только чуть-чуть морщил лоб. Зато Ванхалу очень смешили наивно-сентиментальные слова песни, а также то, что продувной Рахикайнен пел их так самозабвенно:

О моя светлая любовь,

Приди унять из раны кровь.

Дай руку нежную твою,

Чтоб не погиб в чужом краю.

Я на сырой земле лежу

И смертной мукой исхожу.

Рахикайнен вдруг прервал песню. Желая показать, что, несмотря на его увлеченность, песня не берет его за душу и его волнуют более серьезные вещи, он сказал:

— Нет, теперь мне надо осмотреться на участках соседей. У нас уже все мало-помалу обзавелись кольцами. Сколько у тебя готовых?

— Заканчиваю восьмое. Что мне на нем выгравировать? «На память о 1942-м» или «Свирь, 1942-й»? Слушай, Рахикайнен, нам нужен новый образец. Тогда кольца опять пойдут и на нашем участке. Все новые вещи идут хорошо.

— Мы можем выгравировать льва с нашего герба.

— Скопировать с монеты в пять марок. Но тогда кольца будут стоить на пять марок дороже.

— Это пойдет. Главное, чтобы ты выдавал чистую работу.