Неизвестный солдат - [106]

Наступление лета приободряло. Коскела глядел на лес по обеим сторонам гати и размышлял вслух:

— Вот где хорошо коров-то откармливать.

На влажной земле росла густая трава. Было тепло. Хотелось присесть на кочку и погреться на солнышке.

Безмолвные маршировали за ним солдаты. Лишь чуть-чуть приподнимались головы, когда впереди раздавался гул.

— В Миллионном опять сильный артиллерийский обстрел, — сказал кто-то. — Все сидят по своим норам.

Рокка оглянулся вокруг. Серьезные лица, ровно качающиеся плечи.

— О чем задумались, братцы? Я сейчас как раз налаживаюсь сложить песню. Чего только я ни перепробовал в жизни, а вот песен еще никогда не сочинял. Что скажете? — Он на секунду задумался, потом забормотал себе под нос:

— Нас ведут, нас ведут, нас ведут, нас ведут…

Ванхала поспешил к Рокке, словно его магнитом притянуло:

— Пока сердца в одном порыве для радости и горя живы, ты песню финскую послушай… хи-хи.

Хиетанен тоже очнулся от задумчивости:

— Братцы, что я придумал! Мы сделаем ловушки для крыс, чтобы ловить их живыми. Потом напишем на записках всякую чушь, повесим записки крысам на шею и отпустим. Когда крыс убьют в другом блиндаже, послушаем, что скажут о нашей писанине.

— Постой, я вот до чего додумался, — сказал Рахикайнен. — Один парень из Салми во второй роте знает русский. Попросим его написать по-русски и потом отпустим крыс.

— Пусть напишет всякую похабщину, хи-хи-хи.

— Да-а. Вон за тем поворотом вся местность будет как на ладони. Сворачиваем в лес.

Глава одиннадцатая

I

Блиндаж располагался на обратном скате небольшого, поросшего ольховником холма. На его переднем скате, извиваясь, тянулся окоп с пулеметным гнездом на каждом фланге. Слева окоп переходил в неглубокий ход сообщения, ведущий к соседнему опорному пункту. Направо была болотистая ложбина, за которой виднелись позиции опорного пункта соседа справа. Чуть подальше местность повышалась, и там были два «гиблых», вынесенных вперед опорных пункта — Миллионный и Малый Миллионный, — из которых последний был более «гиблым». Они размещались на безлесном склоне пригорка, и, так как передний край за ними резко поворачивал вправо, противник обстреливал их с трех сторон. Поэтому даже во время затишья оттуда часто приходили извещения о гибели. Личный состав там сменялся каждые две недели, и это служило своего рода календарем на данном участке фронта: еще столько-то недель — и тогда наш черед.

Перед опорным пунктом было болото, за болотом господствующий над местностью Чертов бугор, на котором виднелся дзот. Он уже два раза побывал в руках финнов и оба раза был сдан, так как удержать его можно было только ценой длительной и кровопролитной борьбы. Финны удерживали лишь нижний склон высоты, на котором и находились оба выдвинутых вперед опорных пункта. Строго говоря, было совершенно безразлично, где проходил в каждом конкретном случае передний край — линию фронта вообще, казалось, проводил сумасшедший.

Осенью 1941 года за эту высоту шли ожесточенные бои, но в конце концов обе стороны устали и оставили все, как есть. Вокруг обоих опорных пунктов лежали неубранные трупы. Зимой никто не хотел их хоронить, а весной тоже не удосужились. Теперь они уже высохли и побелели.

Блиндаж Коскелы был построен из бревен часовни, доставленных из деревни по соседству, поэтому в нем не было клопов, как в блиндажах, сооруженных из бревен жилых домов. Коскела наперед все рассчитал и тем самым еще более выиграл в глазах своих солдат: этот чертяка обо всем подумал!

Между дверью и окном стояла сложенная из крупных камней печь. Возле стен располагались двухъярусные нары. Кровать для Коскелы его люди поставили отдельно, под окном, хотя сам Коскела удовольствовался бы постелью на нарах. Это опять-таки было типично для его взвода. В то время как солдаты в других частях отпускали язвительные замечания по поводу барских замашек своих офицеров, люди Коскелы по собственному почину устраивали так, чтобы ему было чуточку поудобней, чем им самим.

Спокойная позиционная война сделала Коскелу еще более замкнутым и молчаливым. Он лежал на своей постели, глядя в потолок, и мог оставаться в таком положении часами, не произнося ни единого слова. Он добровольно вызывался присматривать ночью за печкой, отчасти из чувства долга, отчасти потому, что любил одиночество этих рочных дежурств. Он охотно проводил тихие ночные часы один. Его излюбленным занятием стала ловля крыс: Он долго мог лежать неподвижно, держа сделанную из стальной проволоки петлю перед крысиной норой, и, когда крыса, осторожно нюхая воздух, всовывала в петлю голову, он рывком затягивал ее. На его лице появлялась улыбка, он раскачивал перед своими глазами попискивающую тварь и шептал:

— Ну, здравствуй, старушка. Как дела?

Затем он отпускал крысу и говорил:

— Беги и смотри, в следующий раз не попадайся.

Иногда, когда летняя ночь начинала переходить в утро, он сидел перед блиндажом словно в грезах. Но он не грезил, а зорко наблюдал за утренней суетой птиц и, если кто-либо проходил мимо, произносил в задумчивости:

— Говорят, у птиц небесных беззаботная жизнь, но я еще не видел человека, который так бы трудился ради хлеба насущного, как они.