Неизвестный Путин. Тайны личной жизни - [35]

Это была реакция общества на ту систему, символом которой люди считали МГБ. В МГБ видели монстра. Но эта служба тоже была частью общества и болела всеми теми же болезнями. Там, как и везде, работали очень разные люди, в том числе и вполне порядочные. Многие из них искренне верили в коммунистические идеалы. Со многими сотрудники советской разведгруппы находились в дружеских отношениях.

«Действительно, трудно было себе представить, что в ГДР могут начаться такие резкие изменения… Более того, когда они начались, мы не отдавали себе отчет, чем это может закончиться», — сказал потом Владимир Путин.

Странно вообще-то. Как-то непростительно для КГБ. Тем более что в Советском Союзе шли те же процессы, причем именно в СССР они и были запущены. Мало того, многие, как на Западе, так и у нас, считают: были запущены не без помощи КГБ. А потом, видимо, в какой-то момент вышли из-под контроля и обрушились на тех, с чьей помощью появились на свет. Если, конечно, домыслы о роли спецслужб, которые, начиная с Андропова, мечтали реформировать общество, имеют под собой основание.

Впрочем, даже если так, то участие в этих процессах Владимира Путина вряд ли велико, не в тех чинах был он тогда. Он был лишь свидетелем перемен, в частности, того, как рухнула знаменитая Берлинская стена.

«На самом деле я понимал, что это неизбежно. Если честно, то мне было только жаль утраченных позиций Советского Союза в Европе, хотя умом я понимал, что позиция, которая основана на стенах и водоразделах, не может существовать вечно. Но хотелось бы, чтобы на смену пришло нечто иное. А ничего другого не было предложено. И вот это обидно. Просто бросили все и ушли».

«Я ВИДЕЛА, ЧТО ТВОРИЛОСЬ С СОСЕДЯМИ …»

У Людмилы от того времени впечатления остались не менее сильные, но более житейские, которыми она не раз делилась с журналистами.

«…Мы приехали в Дрезден в 1986 году. К тому времени я уже окончила университет. Маше был год. Ждали второго ребенка. Катя родилась в Дрездене…

Меня перед поездкой специально никак не инструктировали. Прошла медкомиссию — и все. Наши ведь в ГДР работали вполне легально. Жили мы в доме германской госбезопасности — «Штази». Соседи знали, где мы работаем, а мы знали, где работают они. Но вот интересно. Мы приехали, когда в СССР уже началась перестройка. А они все еще серьезно верили в светлое будущее коммунизма…

О делах дома не говорили. Думаю, накладывал отпечаток характер работы мужа. В КГБ всегда была установка: с женой не делиться. Бывали, говорят, случаи, когда излишняя откровенность приводила к плачевным последствиям. Всегда исходили из того, что чем меньше жена знает, тем крепче спит. Я довольно много общалась с немцами, и если какое-то знакомство было нежелательным, Володя мне об этом говорил.

…У немцев был очень упорядочен быт, да и уровень жизни выше, чем у нас. Думаю, что и получали сотрудники МГБ больше, чем наши ребята. Я могла судить об этом по тому, как жили наши немецкие соседи. Мы, конечно, пытались экономить, копили на машину. Потом, когда вернулись, купили «Волгу». Часть зарплаты там нам платили в немецких марках, часть в долларах. Но мы особенно и не тратили деньги, разве что на еду. Мы же ни за что не платили — жили в казенной квартире с казенной посудой. В общем, жили на чемоданах и мечтали вернуться домой. Очень хотелось домой! Правда, мы хорошо чувствовали себя в ГДР. Четыре года прошло, а за эти четыре года страна и город, в котором живешь, становятся почти твоими. И когда рушилась Берлинская стена и стало уже понятно, что это конец, было такое ужасное чувство, что страны, которая стала тебе почти родной, больше не будет.

Я видела, что творилось с соседями по дому, когда в ГДР начались все эти революционные события. Моя соседка, с которой я дружила, неделю плакала. Она плакала именно по утраченной идее, по крушению того, во что они всю жизнь верили. Для них это стало крушением всего — жизни, карьеры. Они же все остались без работы, был запрет на профессию. У Кати в садике была воспитательница, по призванию воспитательница. После падения Стены она уже не имела права работать в садике и воспитывать детей. Они же все были сотрудниками МГБ. Она пережила психологический кризис, потом все-таки как-то справилась, пошла работать в дом для престарелых.

Еще одна знакомая немка из ГДР устроилась в западную фирму. Она работала там уже довольно долго и вполне успешно, когда вдруг ее шеф в пылу какой-то дискуссии сказал, что все бывшие гэдээровцы тупые, необразованные и неспособные— в общем, люди второго сорта. Она все это выслушала и говорит: «А вот я из ГДР. Вы считаете меня тоже ни на что не способной?» Шеф замолчал, не нашелся, что ответить, а претензий к ней по работе у него никаких не было».

То, о чем рассказывает Людмила, подтверждают многие, работавшие в ГДР и знающие страну и людей. Говорят, что восточные немцы искренне верили в идею справедливого устройства общества, в котором нет бедных и богатых, все имеют право на достойную жизнь, бесплатное образование и медицину, верили в светлое коммунистическое будущее, и большинству из них нравилось социалистическое настоящее. Мало того, судя по опросам, проведенным уже в наше время, в 2010 году, через два десятилетия после краха соцсистемы, более 80 % восточных немцев тоскуют по социализму и прежним временам. Еще более удивительно, что «осей», как называют в Германии восточных немцев, вдруг массово поддержали те, кто всю жизнь прожил в западногерманских землях. Почти 72 процента (!) граждан бывшей ФРГ признались, что стандарты немецкого социалистического государства их сейчас вполне устроили бы.