Неизвестный Пушкин. Записки 1825-1845 гг. - [19]

– Бесконечно более снисходительный, чем вы, Донья Соль!

– Вы неблагодарны, – возразила я, – для вас я становлюсь фельдъегершей.

Пушкин хохотал во все горло. Я продолжала:

– Вы говорите, что я строгая потому, что я не люблю «Черную шаль» и «Кавказского пленника». Первая напоминает мне живые картины у Карамзиных, второй – повести Ксавье де Местра: а он надоел мне.

– Не ссорьтесь с Пушкиным за грехи его молодости, – проворчал Асмодей, – он больше не повторит их; он напишет вам оду гекзаметром, во вкусе стихов Шишкова[88]. Это вас очарует.

Тогда Пушкин попросил у Марьи Савельевны бумаги и начал писать шуточную оду на мой зеленый чай, на мои прохладительные напитки, на красоту Марьи Савельевны и великолепие моих комнат. Я хотела сохранить эти стихи, но Пушкин порвал их после того, как прочел с жестами и выкатыванием глаз, как Каратыгин (которого я ненавижу). Пушкин хотел наказать меня за недостаток вкуса.

– Я расскажу графу Ксавье, что вы зеваете за его повестью, – закончил Пушкин.

– Я сама скажу ему, если вы хотите. Я люблю «Прокаженного» и «Путешествие вокруг моей комнаты», но нахожу «Парашу» сентиментальной и не обязана всем восхищаться.

– Она на все способна, – сказал Сверчок. – Мне нечего и говорить.

Он был в восторге от вечера.

Гоголь приходил читать «Миргород». Над Пульхерией Ивановной плакали. А потом Сверчок так смеялся, что Марья Савельевна, разливая чай, объявила ему, что когда будет умирать, то для храбрости пошлет за ним. Он рассказывал нам о Кишиневе, о цыганском таборе, об Одессе и о своих милых и восторженных соседках-псковитянках. Жуковский спросил его, за сколькими провинциальными барышнями он там ухаживал. Сверчок прочел нам очаровательные стихи, написанные им для m-me Керн; он хочет, чтобы Глинка положил их на музыку[89].

Гоголь сказал Плетневу, что думал о своей матери, когда описывал Пульхерию Ивановну.

Жуковский рассказывал нам о детстве и о своих путешествиях. Говорили о принце прусском, о Радовице, о его друге гр. Галене и о Доппельгенгере, которого он видел в Лейпциге. Вяземский говорил о Вейсгауптских иллюминатах, о Кернере, друге m-me Крюднер, и о превортской ясновидящей[90]. Великий Князь говорил о ложах, основанных одним шотландцем, Кейтом, говорил о мартинисте Новикове, который был розенкрейцером; он был другом гр. Сперанского.

Кн. Дашкова ненавидела Новикова и была причиной опалы на него[91]; но, по-видимому, Императрица очень резко проучила ее по поводу Чулкова и вообще ссорилась с княгиней-президентом время от времени. К концу дружба их стала кисло-сладкой.

У Виельгорского множество книг по франкмасонству, и он говорит: «Я боялся смерти до тех пор, пока не стал франкмасоном». Он разговаривал с Великим Князем о Сведенборге и о Якове Бёме.

Декабрист Лунин одно время очень увлекался иллюминатами. Великий Князь Константин Павлович очень ценил Лунина и жалел его. Жуковский говорил о немецком Vehmgericht. Полагают, что оно существует тайно. Говоря о Пестеле, Великий Князь сказал: «У него не было ни сердца, ни увлечения; это человек холодный, педант, резонер, умный, но парадоксальный и без установившихся принципов». Искра сказал, что он был возмущен рапортом Пестеля насчет этеристов, когда Дибич послал его в Скульяни[92]. Он тогда выдал их. Великий Князь ответил: «Вы видите, я имею основание говорить, что это был человек без твердых убеждений».

Рассказывали анекдоты насчет ссоры Дашковой с Нарышкиным. Лев Нарышкин смеялся над ней, и это забавляло Великую Екатерину. Великий Князь читал дневник Храповицкого; он зовет секретаря Екатерины «Данжо[93] царствования моей бабушки». Он был ее наперсником, когда женился Мамонов.

Пушкин сказал о греках:

– Я в них разочаровался, когда был в Одессе.

Великий Князь ответил ему:

– Это фанариоты; настоящие греки не там. Инсиланти был честный, благородный человек; к несчастью, его окружающие были очень дурные люди. Я очень жалел Каподистрию; греки запятнали себя убийством его. Это был умница и человек замечательный во всем, такой рыцарь, такой добрый! Все оплакивали его; это незаменимая потеря для Греции.

Великий Князь также хвалил Стурдзу и его сестру, гр. Эдлинг, бывшую фрейлиной при Императрице Елизавете. Александр I очень уважал ее; она была женщина умная. Каподистрия хотел жениться на ней, и неизвестно, почему этот брак не состоялся. Она была очень дружна с m-me Крюднер, хотя была гораздо умнее и благочестивее ее. M-me Крюднер была очень экзальтированная женщина и притом окружала себя недостойными людьми, не умела выбирать друзей. Ее также немало эксплуатировали и обманывали.

– Каподистрия был прежде всего патриот, – сказал Пушкин.

– И государственный человек, – прибавил Великий Князь.

Жуковский рассказал анекдот о Рихтере и его остроту о греках: «Ils sent les très petits enfants de leurs très grands ancêtres»[94].

Бычок воспользовался этим, чтобы повторить свой излюбленный рассказ о неудаче Рихтера у великого герцога Веймарского. Он передал его в углу Великому Князю и потом каждому отдельно. Это забавляет его, как ребенка.

Вчера все были в духе.

* * *

У меня опять был литературный вечер. Собрался весь обычный кружок. Я спросила Великого Князя: правда ли то, что рассказывают о встрече Ипсиланти с покойным Государем? Он улыбнулся и ответил: «Говорят»