Неизвестный Киров - [127]

.

Замечу, что Сталин, который присутствовал 13 января 1937 года на очной ставке Бухарина с Радеком, подтверждает тот факт, что разговор с Бухариным об убийстве Кирова «зиновьевцем Николаевым» действительно имел место, как мы уже подчеркивали, но «скорее всего на восьмой день». А это, на мой взгляд, весьма существенное обстоятельство, ибо если Сталин приехал с продуманным планом обвинения зиновьевцев в убийстве Кирова, то он мог являться (конечно, предположительно и в этом случае) организатором этого убийства, если же нет, то убийство было действительно совершено одиночкой, что неоднократно и подтверждалось следствием. Сталин же, поддержав удобную для него версию о зиновьевском заговоре, просто цинично использовал убийство в своих политических целях.

Что думал Сталин о трагическом выстреле в Смольном 1 и 2 декабря — никому не известно.

Занимаясь более сорока лет изучением обстоятельств убийства, проанализировав горы архивных материалов, позволю высказать свое суждение по данному вопросу.

Скорее всего, Сталин приехал в смятенном состоянии. Никаких продуманных идей и определенного плана действий в отношении зиновьевцев у него не было. Допрос Николаева 2 декабря тоже ничего не дал, хотя Сталин обещал Николаеву сохранить жизнь, если он выдаст сообщников. Последний, кроме истерических выкриков «Я отомстил!», «Простите», ничего ему не сообщил.

И тогда он воспользовался теми сведениями, которые пришли к нему через Лазуркину и Ежова: сексот Волкова «все знала», «предупреждала» о «целой контрреволюционной организации»! Превратить же организацию «кулаков и подкулачников» (а по мнению Волковой, они составляли ядро организации) в организацию «зиновьевцев» труда для Сталина не составило.

В этом свете третье доказательство, которое приводит А. Н. Яковлев, — выступление Ежова на февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) — заслуживает внимания. Ежов, несомненно, правильно передал свой разговор со Сталиным. Однако точной даты состоявшейся беседы Ежов не называет, отмечая только, что она проходила перед отъездом Сталина в Москву.

Сталин и его ближайшее окружение отбывали в Москву поздно вечером 3 декабря. К этому времени Сталин успел побеседовать с Волковой, допросить оперуполномоченного НКВД Петрова, дать указания о снятии руководства Ленинградского управления НКВД. Но, будучи крайне подозрительным, недоверчивым, Сталин, конечно, оставил здесь часть «своих людей» — Агранова, Миронова, Ежова, Косарева, Цесарского, Вышинского, причем, думаю, с каждым «весьма доверительно обговаривал задачи». Так, Н. И. Ежову и А. В. Косареву было доверено «налаживать взаимоотношения с чекистами» и вести обработку бывших комсомольских вожаков. И они присутствовали на многих допросах, выступая иногда как «друзья», «искренне» советуя обвиняемым «разоружиться», тепло вспоминали юность и давили, давили на психику подследственных.

Именно с 4 декабря на Николаева усилили психологический, а возможно, и иной прессинг для получения показаний в нужном следователям русле: убийство совершено не одним Николаевым, а целой «контрреволюционной группой».

Поэтому перед Аграновым и группой следователей, приехавших вместе с ним в Ленинград — Мироновым, Люшковым, Дмитриевым, Заковским и другими встала задача: найти подходящих лиц для включения их в так называемую «контрреволюционную группу». Зацепкой для этого послужили ряд обстоятельств. Первое — запись в дневнике Николаева: «Я помню, как мы с Иваном Котолыновым ездили по хозяйственным организациям для сбора средств на комсомольскую работу. В райкоме (Выборгском. — А.К.) были на подбор крепкие ребята — Котолынов, Антонов, на периферии — Шатский».

Второе обстоятельство — Котолынов и Шатский уже проходили по картотеке НКВД как бывшие участники троцкистско-зиновьевской оппозиции. Бывший уполномоченный, уже не раз упоминавшийся Р. О. Попов в беседе со мной рассказывал: «У нас везде были осведомители, в том числе и в партийных органах. Указание „разрабатывать” членов партии за неосторожные разговоры шло от Молчанова (начальник СПО НКВД СССР. — А.К.) со ссылкой на личное указание Сталина. Мы точно знали, кто и где ведет антисоветские разговоры, плохо отзывается о Сталине. На каждого вели формуляры, Котолынов, Мандельштам числились в картотеке. Конечно, об их причастности к „ленинградскому центру" тогда и речи не было, но ордера на их арест были выписаны еще в октябре 1934 г. Однако Киров не дал согласия на арест и отверг обвинения против них как несостоятельные»[499].

Третий «факт» в подтверждение версии заговора чекисты нашли довольно легко, Дело в том, что Николаев покушался на самоубийство.

В связи с этим в камере с Николаевым постоянно находились сотрудники НКВД — Кацафа, Гузовский и Радин. Все их разговоры с Николаевым фиксировались и специальными рапортами доносились Агранову. В ночь на 4 декабря дежурил Кацафа. Утром он сообщил в рапорте, что во сне Николаев якобы произнес: «Если арестуют Котолынова, беспокоиться не надо, он человек волевой, а вот если арестуют Шатского — это мелюзга, он все выдаст». Сразу же Агранов сообщил Сталину по прямому проводу: «Агентурным путем со слов Николаева Леонида вычленено, что его лучшими друзьями были троцкисты — Котолынов Иван Иванович и Шатский Николай Николаевич… Эти лица враждебно настроены к тов. Сталину… Котолынов известен наркомвнуделу как бывший активный троцкист-подпольщик»