Неизвестный Есенин - [34]

«Мне повезло — я ни разу не видела Есенина во хмелю».

А Роман Борисович, хоть и нигде не присутствовал, но везде «видел» Есенина пьяным и опухшим, с «больным, мертвенным» лицом, «с впалым, голубым румянцем», «и синие глаза были словно от другого лица, забытого в Рязани».

Это ему, Роману Гулю, принадлежит реплика, которая могла стать для Есенина роковой:

«— Не поеду в Москву… не поеду туда, пока Россией правит Лейба Бронштейн…

— Да ты что, Сережа? Ты что — антисемит? — проговорил Алексеев. И вдруг Есенин остановился. И с какой-то невероятной злобой, просто с яростью закричал на Алексеева:

— Я — антисемит?! Дурак ты, вот что! Да я тебя, белого, вместе с каким-нибудь евреем зарезать могу… и зарежу… понимаешь ты это? А Лейба Бронштейн, это совсем другое, он правит Россией, а не должен ей править… Дурак ты, ничего этого не понимаешь».

В воспоминаниях Г.В. Алексеева «Сергей Есенин. Живые встречи» 1922 года не только нет этому никакого подтверждения, но в них нет и самого Романа Гуля, да и быть не могло, поскольку встреча Алексеева с Есениным произошла на год раньше.

Собственно говоря, в его воспоминаниях и Есенина нет. Только фраза: «Мы шли по улице большого города…» да портрет:

«В банк вошел человек в велосипедном шлюпике, насаженном на затылок, в широком английском пальто, обвисшем на нем, как колокол, и в белых парусиновых, окаченных автомобильной грязью ботинках»… Я узнал его и нагнал у дверей».

Вот и все о Есенине.

Мемуары — такой жанр литературы, который, хочешь ты того или не хочешь, выводит на суд читателя одновременно с описываемым лицом и самого автора. Как ни пытается Роман Борисович уверить: «Я любил Есенина», — да кто же ему поверит? Это восклицание, что поцелуй библейского Иуды.

Другое дело Георгий Адамович или Георгий Иванов, их первые воспоминания — как велела необходимость. А через четверть века напишут так, как велела совесть. В январе 1926 г. Георгий Адамович напишет:

«Поэзия Есенина — слабая поэзия. Главная беда в том, что он весь eщe в детской, первоначальной стадии поэзии, что «волнует» он непрочно, поверхностно, кисло-сладким напевом своих стихов, слезливым их содержанием. Ничьей души он не «воспитает», не укрепит, а только смутит душу, разжалобит ее и бросит, ничего ей не дав».

Воспоминания Г. Адамовича 1926 года Марина Цветаева назвала «хамскими». Через 25 лет, опровергая свои высказывания, Адамович просто и лаконично скажет, что очень любит стихи Есенина и нашел в них «прелесть незабываемую (…) неотразимую».

Слегка перефразируя М. Горького, можно сказать: «Очень жуткими людями становятся господа эмигранты. Тон прессы их падает с грамотностью». (Так Максим Горький ответил на площадную брань Ивана Бунина, который в статье «Самородки» назвал Есенина «хамом», «жуликом», «мерзавцем».) А о «красных» эмигрантах М. Горький отозвался совсем нелестно: «Основным ремеслом своим сделали злое слово и весьма изощрились в этом».

Глава 2 Белая и красная эмиграции

А.Б. Кусиков — М. Ройзману.

Париж, март 1924 г.

«Живу я сейчас в Париже. Официально «по государственным делам». Надо же послужить на пользу социалистического отечества. В нашу эпоху нельзя быть «беспартийщиком». Пока (что) организовали здесь литературно-политическое оби^ество «Друзей России». Членами общества — много видных и виднейших французских писателей. Будем приглашать и из России, т, е, русских литераторов. При «обществе» будет еженедельный журнал на французском языке» (…) Русских будем переводить. Работа интересная, а кроме того, вводит меня в тот круг общества, который для меня необходим. Ну а неофициально, и что самое для меня главное — стихи и библиотека».

Почему Кусиков предельно разоткровенничался, раскрылся «изнутри»? Потому что пишет такому же чекисту, единомышленнику, сослуживцу, своему человеку. Бобров, Ройзман, Блюмкин, Рюрик Ивнев, Кусиков, Колобов давно засветились как сотрудники ЧК-ГПУ. В «Стойле Пегаса» все были сотрудниками ЧК-ГПУ. Оно для того и создано было Троцким и Каменевым, чтобы знать, чем дышит русская интеллигенция и что думают поэты о советской власти.

Л.В. Занковская пишет: «Многих из тех, кого знал Мариенгоф в начале XX века и называл позднее своими друзьями, ждала трагическая участь. Мариенгоф, тем не менее, не предается горестным размышлениям и иногда с юмором и даже плохо скрываемой издевкой вспоминает этих людей. Пережить многих своих современников Мариенгофу, несомненно, помогли острый, практический ум, необыкновенная осторожность и могучий инстинкт самосохранения».

Увы! Время показало, что не спасли всех тех, кто подлежал уничтожению, ни «практический ум, ни осторожность, ни могучий инстинкт самосохранения».

Все дело в том, что «Мариенгоф принял революцию не извне, а изнутри». Что это значит? А значит это, что он с 1918 года уже состоял на службе правительства. Этим объясняется дружба с Борисом Малковым. Этим объясняется помощь Николая Бухарина. Этим объясняется, что чекисты — друзья Мариенгофа. Этим объясняется все в его жизни. Он был своим человеком и в кабинете Троцкого, только во всех своих воспоминаниях он всегда на втором плане, как случайный посетитель.