Неизвестный Дзержинский: Факты и вымыслы - [27]

По свидетельству Ганецкого, Ленин с первой же встречи увидел в Дзержинском настоящего революционера-большевика.

Они оба поняли, что отныне принадлежат друг другу. Дзержинский был не одинок в своих чувствах к Ленину. Ильич уже в ту пору был неподлежащим никакой критике партийным божеством. Среди большевиков существовало религиозное преклонение перед ним.

А. Н. Потресов, еще в 1894 г. знавший Ленина, вместе с ним организовавший «Искру», позднее в течение первой и второй революции ненавидевший Ленина, познавший в годы его диктаторства тюрьму, нашел в себе достаточно беспристрастности, чтобы спустя 23 года после смерти Ленина, написать о нем следующие строки в «Die Gesellschaft»: «Никто, как он, не умел так заражать своими планами, так импонировать своей волей, так покорять своей личностью, как этот, на первый взгляд, такой невзрачный и грубоватый человек, по-видимому, не имеющий никаких данных, чтобы быть обаятельным. Ни Плеханов, ни Мартов, ни кто-либо другой не обладали секретом излучающего, прямо гипнотического воздействия на людей, я бы сказал, господства над ними».

Один из участников II съезда РСДРП (1903), большевик Николай Вольский (псевд. Н. Валентинов) эмигрировал в Швейцарию и близко сошелся с Лениным в Швейцарии. Валентинов приводил доказательство не только духовной, но и физической привлекательности вождя. «Беседуя с Лениным, я понял, откуда у него такая крепко сложенная фигура, бросившаяся в глаза при первой встрече с ним. Он был настоящий спортсмен с большим вкусом по всей гамме спорта. Оказалось, что он умел хорошо грести, плавать, ездить на велосипеде, кататься на коньках, проделывать разные упражнения на трапеции и на кольцах, стрелять, охотиться и, как я мог убедиться, ловко играть на бильярде. Он мне поведал, что каждой утро полуголый, он проделывает не менее 10 минут разные гимнастические упражнения. Среди них на первом месте, разведение и вращение рук, приседания, сгибание корпуса с таким расчетом, чтобы, не сгибая ног, коснуться пола пальцами вытянутых рук.

— Эту систему упражнений я сам себе установил уже много лет. Не гимнастирую только, когда работам' ночью, чувствую себя усталым. В этом случае, как показал опыт, гимнастика не рассеивает усталость, а ее увеличивает.

Здоровье надо беречь и ценить. Быть физически здоровым, выносливым — вообще благо, а для революционеров — обязанность».

У Ленина и Дзержинского было много общего. Они обладали революционной страстностью, энергией, склонностью к массовым уничтожениям людей во имя собственных иллюзий и удовлетворения. Но была между ними и существенная разница: при их первой встрече в 1906 году Ленин был абсолютно лысым, а Дзержинский обладал романтической шевелюрой.

ЗА ДЕНЬ ДО АРЕСТА

Дзержинский не узнавал себя. С момента ареста его охватила какое-то странное спокойствие, совершенно не соответствующее тюремным стенам. Странно, но в одном только сознании «я существую» он находил удовлетворение. Внутри все как бы застыло. Но не угасло. Он чувствовал, как в глубине души что-то накопляется, чтобы вспыхнуть, когда настанет для этого момент. «Буду вести в тюрьме правильную жизнь, чтобы не отдать палачам свои силы. Я все выдержу и вернусь», — настойчиво внушал он самому себе.

Лишенный возможности привычного бурного действия, Дзержинский окунулся в воспоминания.

Невольно мысль прежде всего возвращалась к аресту. Последние дни он много работал вместе с Софьей Мушкат над изданием литературы к первомайскому празднику. Все было готово, отпечатано, разослано на места. Можно было уезжать из Варшавы, чтобы избежать массовых арестов, проводимых охранкой среди революционеров под Первое мая. Накануне отъезда он зашел на квартиру к Софье Мушкат.

Впоследствии она вспоминала: «В этот период Юзеф несколько раз заходил ко мне на квартиру на улице Хмельной, дом 50, главным образом по вопросам печати, так как я тогда делала корректуру «Червоного Штандара» и прокламаций СДКПиЛ, и Юзеф следил за подготовкой партийных изданий к 1 мая. В последний раз Юзеф пришел ко мне 15 апреля, довольный, что все издания к 1 мая — специальный номер «Червоного Штандара» и листовки, призывающие к забастовке, — были уже не только отпечатаны, но и разосланы на места. Оставалось только распространить их на заводах, фабриках и мастерских. Юзеф пришел попрощаться, намереваясь уехать из Варшавы, чтобы не попасть в руки полиции, которая обычно перед 1 мая устраивала массовые облавы на революционеров».

— А у вас есть новый паспорт? — спросила она.

— У меня есть все, что надо, — ответил он и рассмеялся.

Ей никогда не приходилось слышать подобного смеха. В нем звучали жестокость и угроза. Она снова взглянула в глаза мужчины. И подумала, что он читает ее мысли. На щеках ощутила тепло, теперь уже боялась своего состояния и Феликса. Это было что-то новое. Он осматривал комнату. Разглядывал буфет, фарфор за стеклом, фотографии в рамках, а потом осмотрел пунцовые портьеры на окнах, обивку стульев, скатерть из бархата на столе. Его глаза были пусты, лишены любопытства, а ей казалось, что когда он смотрел на узорчатый кафель печи и гипсовые завитушки на потолке, то делал это, как если бы раздевал ее, как если бы разглядывал ее грудь, живот, голые плечи. Что с тобой происходит, Софья, подумала она, это же чудовище, жестокое и необузданное! И она не заблуждалась. Он был жесток и необуздан, некоторые считали его чудовищем. Но ведь она хотела именно такого, такого ждала, к собственному возмущению и ужасу. Они молчали. И когда он остался с ней на долгие годы жизни, им также нечего было сказать друг другу. Оставались мужчиной и женщиной в каждом мгновении — и более ничем! Но в тот день он не остался. У него были свои мрачные дела на самом краю света, где уже нет людей, а только звери и призраки. Он погасил сигарету, встал со стула, рослый, худой, с пятном крови на клеенчатом плаще.